Не было ни слова ответа на это красноречивое и трогательное обращение. Матушка наклонила прекрасную головку, как будто бы пристыженная. Дядя совершенно забился в угол, поставив перед собою этажерку таким образом чтоб устроить решительное укрепление. Мистер Скилль схватил перо, которое уронил Роланд, и принялся гневно чинить его, то есть резать на куски, осязаемо намекая на то, как поступил-бы он с дядей Джаком, если б он живой попался ему в руки. Я нагнулся над родословной, а отец вытирал свои очки.

   Безмолвие испугало-бы всякого человека: ничто не пугало дядю Джака.

   Дядя Джак оборотился к огню, погрел одну ногу, другую, и, совершив эту приятную операцию, опять повернулся к обществу, и, как будто бы отвечая каким-то воображаемым возражениям, продолжал задумчиво:

   – Да, да, вы правы, и чорт-знает что за несчастная спекуляция! Но обошел меня этот бездельник Пек. Говорил я ему, говорил:Капиталист!Тут нет общих интересов: это не относится к большинству публики. Капиталисты – класс не многочисленный, лучше обратимся к интересам толпы. Да, говорил я, назовите егоАнтикапиталистом.Заверяю вас, сэр, мы бы тут наделали чудес; но я поддался чужому влиянию. – какая мысль! обратиться ко всему читающему миру, сэр: Анти-капиталист, сэр! мы бы разбежались по мануфактурным городам, как блудящие огни. Но что-жь мне делать!

   – Джак Тибетс! – сказал отец торжественно, – капиталист или анти-капиталист, ты имел право преследовать твою мысль, какая бы ни была она, но с тем условием, чтоб это делалось твоими деньгами. Ты видишь вещь, Джак Тибетс, не с настоящей точки зрения; и немножко раскаяния в лице тех, кого ты запутал, было бы не лишнее сыну твоего отца и брату твоей сестры!

   Никогда такой строгий выговор не исходил из кротких уст Остина Какстон; с жалостью и ужасом взглянул я на Джака Тибетса, ожидая, что, того и гляди, он провалится сквозь ковер.

   – Раскаяние! – воскликнул дядя Джак, вскочив, как будто бы его подстрелили; – да разве вы думаете, что у меня сердце из камня или из пемзы! разве вы думаете, что я не раскаиваюсь! Я только и делаю, что раскаиваюсь: я буду раскаиваться всю свою жизнь.

   – Так и говорить нечего, Джак, – сказал отец тише и протягивая ему руку.

   – Да! – отвечал м. Тибетс, схватив руку и прижимая её к сердцу, которое защищал от подозрения, будто бы оно из пемзы, – да, дернуло же меня поверить этому деревянному, проклятому шуту Пеку: как не раскаиваться, что я дал ему назвать журналКапиталистом,на смех всем моим убеждениям, между тем как Анти…

   – Ба! – прервал отец, отнимая руку.

   – Джак! – сказала матушка важно, со слезами в голосе, – вы забываете, кто избавил вас от тюрьмы, вы забываете, кого вы чуть-чуть не отправили самого в тюрьму, вы забываете…

   – Тише, тише! – перебил отец, – это не то. Ты забываешь, чем я обязан Джаку. Он уменьшил состояние мое на половину – это правда; но я думаю, что он увеличил вдвое три сердца, где лежат мои настоящие сокровища. Пизистрат, друг мой, позвони!

   – Милая Кидти, – сказал дядя Джак жалобно и подходя к матери, – не будьте так строги ко мне: я думал обогатить всех вас, право думал.