Часть пятнадцатая.

   Глава I.

   – Позвольте вас спросить, сэр, не к вам ли эта записка? – спросил трактирный слуга.

   – Ко мне; да, это мое имя.

   Я не узнавал руки, не смотря на то, что записка была от человека, которого руку я прежде видел часто. Но прежде почерк был прямой и ломаный, (поддельный, хоть я и не догадывался в подделке;) теперь, напротив, он казался беглым, неровным, как-бы нетерпеливым; едва ли была одна доконченная буква, дописанное слово, и со всем этим он был удивительно-четок, как всегда бывает почерк человека смелого. Я небрежно развернул записку и прочел:

   «Я следил за вами все утро. Я видел, как она уехала. Что-ж, я не бросился под ноги лошадей! Я пишу это в гостинице недалеко от вас. Хотите отправиться за человеком, подавшим вам записку, и видеть еще раз отверзженника, которого весь свет будит убегать теперь?»

   Хоть я и не узнавал руки, но не мог не догадаться, кто писал эти слова.

   – Мальчик спрашивает, будет ли ответ, – сказал слуга.

   Я кивнул ему головой, взял шляпу и вышел. На дворе стоял оборванный мальчик; сказав ему слов с шесть, я пошел за ним по узкому переулку, начинавшемуся от гостиницы и кончавшемуся рогаткой. Здесь мальчик остановился, сделал мне знак, чтоб я шол дальше, и, посвистывая, отправился назад. Я прошел через рогатку и очутился на лугу, где ряд чахлых из свесился над ручейком. Я посмотрел кругом, и увидел Вивиена (так я все еще буду звать его), стоявшего почти на коленях, и видимо занятого чем-то лежавшим в траве.

   Я машинально посмотрел в то место, куда он глядел. На коротком дерне сидела одна-одинешенька еще не оперившаяся птичка, слишком рано оставившая свое гнездо, открыв клюв как-бы в ожидании корма и беспокойно глядя на нас. Мне казалось, что вид этой жалкой птички возбудил во мне еще больше участия к бедному юноше, которого она могла быть изображеньем.

   – Теперь спрашивается, – сказал Вивиен, вполовину самому себе, вполовину обращаясь ко мне, – выпала ли птичка из гнезда, или оставила его по своему произволу? Она лишена защиты отца и матери. Заметьте, что я не обвиняю их; может-быть виноват один только неугомонный детеныш. Но видите, родителей нет, а неприятель здесь; вон-там посмотрите!

   И молодой человек показывал на большую пеструю кошку, которая, испуганная нашим неблагоприятным соседством, несмела подойдти к своей добыче, но стерегла её в нескольких шагах, тихо помахивая хвостом и лукаво глядя круглыми глазами, опускавшимися от солнца, с выражением полузлым и полуиспуганным, свойственных её породе, когда человек становится между хищником и жертвой.

   – Вижу, – сказал я, – но пришол человек, и птичка спасена.

   – Постойте, – сказал Вивиен, взяв меня за руку, и с прежней горькой улыбкой, – неужели вы считали за благодеяние спасти птицу? От чего? и зачем? От естественного врага, короткого страдания и скорой смерти! Полноте! не лучше ли это долгих мучений голодной смерти, или, если вы еще больше заботитесь о ней, – решетки её клетки. Вы не можете опять посадить ее в гнездо ипозвать стариков; так будьте основательнее в ваших благодеяниях: предоставьте птичку менее-горькой участи.