|
.. - Понятно. Вы не хотите касаться этой истории, ибо для вас это очень болезненный вопрос. А не думаете ли вы, пастор, что после окончания войны ваши прихожане не будут верить вам? - Мало ли кто сидел в гестапо. - А если пастве шепнут, что пастора в качестве провокатора подсаживали в камеры к другим заключенным, которые не вернулись? А таких-то - вернувшихся, как вы - единицы из миллионов... Не очень-то паства поверит вам... Кому вы тогда будете проповедовать свою правду? - Разумеется, если действовать на человека подобными методами, можно уничтожить кого угодно. В этом случае вряд ли я смогу что бы то ни было исправить в моем положении. - И что тогда? - Тогда? Опровергать это. Опровергать, сколько смогу, опровергать до тех пор, пока меня будут слушать. Когда не будут слушать - умереть внутренне. - Внутренне. Значит, живым, плотским человеком вы останетесь? - Господь судит. Останусь так останусь. - Ваша религия против самоубийства? - Потому-то я и не покончу с собой. - Что вы будете делать, лишенный возможности проповедовать? - Я буду верить не проповедуя. - А почему вы не видите для себя другого выхода - трудиться вместе со всеми? - Что вы называете "трудиться"? - Таскать камни для того, чтобы строить храмы науки, - хотя бы. - Если человек, кончивший богословский факультет, нужен обществу только затем, чтобы таскать камни, то мне не о чем говорить с вами. Тогда действительно мне лучше сейчас вернуться в концлагерь и сгореть там в крематории... - Я лишь ставлю вопрос: а если? Мне интересно послушать ваше предположительное мнение - так сказать, фокусировку вашей мысли вперед. - Вы считаете, что человек, который обращается к пастве с духовной проповедью, - бездельник и шарлатан? Вы не считаете это работой? У вас работа - это таскание камней, а я считаю, что труд духовный есть мало сказать равноправный с любым другим трудом - труд духовный есть особо важный. - Я сам по профессии журналист, и мои корреспонденции подвергались остракизму как со стороны нацистов, так и со стороны ортодоксальной церкви. - Они подвергались осуждению со стороны ортодоксальной церкви по той элементарной причине, что вы неправильно толковали самого человека. - Я не толковал человека. Я показывал мир воров и проституток, которые жили в катакомбах Бремена и Гамбурга. Гитлеровское государство назвало это гнусной клеветой на высшую расу, а церковь назвала клеветой на человека. - Мы не боимся правды жизни. - Боитесь! Я показывал, как эти люди пытались приходить в церковь и как церковь их отталкивала; именно паства отталкивала их, и пастор не мог идти против паствы. |
