|
И потом, наши люди: трусость, низость, жадность, доносы. В каждом, просто-напросто в каждом. Среди рабов нельзя быть свободным... Это верно. Так не лучше ли быть самым свободным среди рабов? Я-то все эти годы пользовался полной духовной свободой... Штирлиц спросил: - Слушайте, а кто приходил позавчера вечером к пастору? - Никто... - Около девяти... - Вы ошибаетесь, - ответил Клаус, - во всяком случае, от вас никто не приходил, я был там совсем один. - Может быть, это был прихожанин? Мои люди не разглядели лица. - Вы наблюдали за его домом? - Конечно. Все время... Значит, вы убеждены, что старик будет работать на вас? - Будет. Вообще я чувствую в себе призвание оппозиционера, трибуна, вождя. Люди покоряются моему напору, логике мышления... - Ладно. Молодчина, Клаус. Только не хвастайтесь сверх меры. Теперь о деле... Несколько дней вы проживете на одной нашей квартире... Потому что после вам предстоит серьезная работа, и причем не по моей части... Штирлиц говорил правду. Коллеги из гестапо сегодня попросили дать им на недельку Клауса: в Кельне были схвачены два русских "пианиста". Их взяли за работой, прямо у радиоаппарата. Они молчали, к ним нужно было подсадить хорошего человека. Лучше, чем Клаус, не сыщешь. Штирлиц обещал найти Клауса. - Возьмите в серой папке лист бумаги, - сказал Штирлиц, - и пишите следующее: "Штандартенфюрер! Я смертельно устал. Мои силы на исходе. Я честно работал, но больше я не могу. Я хочу отдыха..." - Зачем это? - спросил Клаус, подписывая письмо. - Я думаю, вам не помешает съездить на недельку в Инсбрук, - ответил Штирлиц, протягивая ему пачку денег. - Там казино работают, и юные лыжницы по-прежнему катаются с гор. Без этого письма я не смогу отбить для вас неделю счастья. - Спасибо, - сказал Клаус, - только денег ведь у меня много... - Больше не помешает, а? Или помешает? - Да в общем-то не помешает, - согласился Клаус, пряча деньги в задний карман брюк. - Сейчас гонорею, говорят, довольно дорого лечить... - Вспомните еще раз: вас никто не видел у пастора? - Нечего вспоминать - никто... - Я имею в виду и наших людей. - Вообще-то меня могли видеть ваши, если они наблюдали за домом этого старика. И то вряд ли... Я не видел никого... Штирлиц вспомнил, как неделю назад он сам одевал его в одежду каторжника, перед тем как устроить спектакль с прогоном заключенных через ту деревню, в которой теперь жил пастор Шлаг. Он вспомнил лицо Клауса тогда, неделю назад: его глаза лучились добротой и мужеством - он уже вошел в роль, которую ему предстояло сыграть. Тогда Штирлиц говорил с ним иначе, потому что в машине рядом сидел святой - так прекрасно было его лицо, скорбен голос и так точны были слова, которые он произносил. |
