|
Кроме того, ей тут предоставлялся кров, стол и служанка. В первый вечер Себастьян был представлен другим гостям как граф де Сен-Жермен, но во второй маркграфиня спросила его — с непринужденностью, каждый оттенок которой был, должно быть, ею тщательно взвешен, — об имени Цароги, которым он подписал свой ответ. — Маркграфиня, — ответил Себастьян тоном, которому постарался придать многозначительность, — родовые имена часто напоминают о страданиях, которые стараешься смягчить. Цароги ближе всего к настоящему. — Оно странно напоминает Ракоци, — заметила маркграфиня. — Это не случайно. То, которое вы только что упомянули, изгнано навек, а это тяжело. Но как его забыть? Потерянное королевство, героические предки, унижения… Память требует мужества. Два-три гостя выслушали эти слова с волнением. — Тем не менее вы ведь были хорошо приняты в Вене? — заметил один из них. — Пока я скрывал свое подлинное имя, сударь, те, кто знал о моем происхождении, были мне за это признательны. — Вы злитесь на Габсбургов? — Я не могу взваливать на потомков грехи их отцов. Без великодушия общество было бы невыносимым. Так он поставил себе в заслугу еще и великодушие. Паузы между вкрадчивыми речами, назидательными высказываниями и словами сочувствия стали затягиваться. Через открытые двери Себастьян заметил в соседней гостиной клавесин. — Инструмент настроен? — спросил он, чтобы переменить тему. — В прошлом месяце еще был, — ответила маркграфиня. — Но из-за сырости, быть может, расстроился. Я слышала, что вы музыкант. Не угодно ли попробовать? — Охотно. Он встал, общество последовало за ним и расселось в музыкальном салоне. Себастьян проверил звучность, ударив по клавишам, кивнул и сел за инструмент. Потом начал свою любимую вещь, «Таинственные преграды» Франсуа Куперена. Когда он закончил, грянули рукоплескания. Какой талант! Неужели есть такое искусство, которым граф не владеет? И так далее. Он добавил «Тук-Тук» и сорвал новые аплодисменты. Его просили еще, и он сыграл «Смешных жеманниц». Выбор отрывков, названия которых он каждый раз объявлял, отнюдь не был случайным, но никто, казалось, этого не заметил. Напоследок Себастьян сыграл вещицу собственного сочинения, объявив ее название лишь в самом конце: «Придворные испытания». Две-три улыбки, одна из которых принадлежала мадемуазель Клерон, дали ему понять, что на этот раз любители музыки догадались об ироническом намеке. На следующий день он раздумывал, сколько времени еще надо пробыть в Трисдорфе, чтобы восстановить свою репутацию, когда почтовая карета доставила ему письмо, адресованное генералу Салтыкову. Хёхстский садовник, выполнявший попутно обязанности управляющего имением, взял на себя смелость переслать его к маркграфу той же каретой. Письмо, по всей видимости, было отправлено Алексеем Орловым. Сообщив, что, возвращаясь из Италии, скоро будет проездом в Нюрнберге, Алексей просил Себастьяна о встрече, чтобы вручить ему генеральский патент. Надпись на конверте явно заинтриговала обитателей замка, а чтобы окончательно привести умы в расстройство, Себастьян дал прочитать письмо маркграфу. Ознакомившись с его содержанием, ошеломленный маркграф выпучил глаза. |
