Нас связывал лишь один общий
интерес: каждый, у кого были не вовсе уж неумелые руки, проводил долгие часы
плена, изготовляя разные забавные пустячки и "парижские безделушки", и
всякий день, в установленное время, тюрьму нашу наводняли толпы местных
жителей: они приходили порадоваться нашему несчастью или -- эта мысль не так
обидна -- упиться своим торжеством. У одних доставало благоприличия смотреть
на нас со смущением либо с сочувствием. Другие же вели себя попросту
оскорбительно, глазели на нас, разинув рты, точно на бабуинов, пытались
обратить нас в свою грубую северную веру, точно мы были дикари, или мучили
нас рассказами о бедствиях, которые терпит французская армия. Но все эти
назойливые посетители -- и те, кто был к нам расположен, и недоброжелатели,
и равнодушные -- всетаки облегчали нашу участь: почти каждый покупал
что-нибудь из наших несовершенных изделий. И оттого среди пленников
воцарился дух соперничества. У одних руки были на редкость искусны (ведь
французы всегда славились своей одаренностью), и они выставляли на продажу
истинные чудеса мастерства и вкуса. Другие обладали довольно привлекательной
внешностью; красивое лицо, как и красивый товар, в особенности же юный
возраст (он вызывал у наших посетителей сострадание) тоже становились
источниками дохода. А третьи, кое-как знакомые с английским языком, умели
лучше расхвалить посетителям свои немудреные изделия. О преимуществах
искусных мастеров мне нечего было и мечтать, ибо руки у меня были, как
крюки. Зато другими преимуществами я отчасти обладал и, находя, что
коммерция вносит в нашу жизнь разнообразие, отнюдь не желал, чтобы они
пропадали втуне. Я никогда не презирал искусства вести беседу, в каковом
искусстве -- и это составляет предмет нашей национальной гордости -- может
преуспеть любой француз. Для каждого рода посетителей у меня имелась своя
манера обращения, и даже наружность моя менялась по мере надобности. Я
никогда не упускал случая польстить посетительнице либо, если имел дело с
мужчиной, -- военной мощи Англии. А ежели похвалы мои не достигали цели,
ухитрялся прикрыть отступление уместной шуткой, и меня нередко называли
"оригиналом" или "забавником". Таким образом, хотя игрушечных дел мастер я
был никудышный, из меня вышел недурной коммерсант, и у меня вполне хватало
денег на те скромные лакомства и поблажки, о которых так мечтают дети и
заключенные.
Едва ли из моего рассказа вырисовывается личность, склонная к
меланхолии. Да я и в самом деле не таков; по сравнению с моими товарищами у
меня было довольно причин не унывать. Во-первых, я был человек бессемейный,
сирота и холостяк, во Франции никто меня не ждал -- ни жена, ни дети.
Во-вторых, оказавшись военнопленным, я все не переставал этому радоваться:
хотя военная крепость отнюдь не райские кущи, она, однако же,
предпочтительнее виселицы. |