Малколм провел в ее обществе почти три дня, а знал о ней не больше, чем о любой девушке, сидящей напротив него в вагоне метро.

В голову внезапно пришла дикая идея рассказать ей о себе, чтобы попробовать хоть как-то изменить выражение ее голубых глаз.

Он подозревал, что она тоже контролирует себя и свои настроения, держась настороженно, недоверчиво и почти враждебно.

«Мы не отдаем себе отчет в том, как сильна в нас недоверчивость», — печально подумал Малколм.

Интересно, знает ли Марсия, как недоверчиво относится он к тому вниманию, какое оказывает ему ее отец. Это возникло с первых минут их знакомства, хотя оба делали вид, что ничего такого не замечают.

Поддавшись неожиданному порыву, удивившему его самого, Малколм вдруг сказал:

— Я надеюсь, что не кажусь вам скучным собеседником, хотя боюсь, что это именно так. Вот уже много лет, как я забыл, что такое радость, да и не стремился познать ее. Моя жена была долго и тяжело больна. Она умерла совсем недавно.

Он ждал, что ответит Марсия, искал на ее лице положенного в таких случаях сочувствия, но она неожиданно спросила:

— Вы несчастливы?

Удивленный, он не стал лукавить.

— Нет, — ответил он, но поскольку она молчала, сам задал вопрос: — Почему вы спросили об этом?

— Потому, что вы не похожи на несчастного человека, — ответила девушка. — Только...

Она умолкла, подыскивая слова.

— Только что? — не выдержал Малколм.

Его не на шутку заинтересовало, что она думает о нем, как, пожалуй, всякого, кто пожелал бы узнать чужое о себе мнение, но, помимо этого, любопытно было выяснить, насколько проницательна в своих суждениях эта странная девушка.

— Мне трудно сказать, — задумчиво произнесла Марсия. — Трудно определить, каким вы мне кажетесь...

Она нахмурила брови, пытаясь сосредоточиться, и посмотрела на него оценивающим взглядом. Его вопрос ничуть не смутил ее.

— Попытайтесь, — подбодрил ее Малколм. — Я хочу знать.

— Вы мрачны, — наконец сказала она. — Мрачны и многое испытали, если вы правильно поймете меня. Вам словно нанесли сильный удар, который оставил свой след. В вас чувствуется даже какой-то вызов, будто вы хотите доказать, что все это не совсем так.

Малколм с удивлением повернулся к ней. Итак, она все же наблюдательна. За непроницаемой надменной маской прячется способность размышлять! Ему вдруг стало боязно признаться себе в том, что нарисованный ею портрет, в сущности, верен.

— Не очень приятная характеристика, — только и смог сказать он, и самому стало стыдно за банальность своего ответа.

Марсия потянулась за одним из неаппетитных на вид пирожных, которые подали к чаю.

— Я полагаю, вы хотели услышать правду, — спокойно ответила она.

Переодеваясь к ужину, Малколм продолжал размышлять над ее словами.

«Вот как! Значит, я мрачен и потрепан жизнью». Что ж, это напрямик относится к нему.

И все же «мрачный» — слишком суровая оценка, он не хотел смириться с нею.

Быть грустным — это вполне нормальное состояние для человека. Но все в нем решительно восстало против определения «мрачный».

Марсия нашла отца в грязноватой гостиной пансионата с ворохом бумаг на коленях. Вид у него был расстроенный.

Она сразу догадалась, что отец просматривал счета за месяц. Зная, каким раздраженным он бывает в такие моменты, она хотела пройти мимо, но ей это не удалось.

— Итак? — резко остановил ее отец.

Марсия прекрасно знала, что он хотел этим сказать, но прикинулась непонятливой.

— Что? — невинно спросила она.

— Как идут дела? Есть какой-нибудь сдвиг? — спросил он.