– Легко говорить, когда не несешь финансовой ответственности! Все сверхурочные придется возмещать деньгами или отгулами. Если мы израсходуем все ресурсы сейчас, у нас не будет денег в следующем полугодии. Я считаю, нам нужно не шиковать, а сосредоточиться на простой и добросовестной следственной работе. Легко поддаться чувствам, когда случаются подобные вещи. Но мы сейчас будем работать методично, это давало результат в прошлом, даст его и в будущем. Ничто не говорит о том, что несчастную девушку убили. Очередная жертва алкоголя. Наша «неотложка» только и работает, что на прием чемпионов в литроболе: победитель в полной отключке, серебряный призер тоже невменяем, но с проблесками сознания. Увы, такова реальность.

Трюгвесон уже собрался встать после произнесенной речи, но Хартман осадил его взглядом. Старшему коллеге тоже было что сказать.

– Мы можем спасти человеческую жизнь. Я считаю, ей надо дать охрану. Если нам не хватает местных ресурсов, мы можем попросить дополнительные силы у Государственной уголовной полиции. Вполне возможно, что у нас уже два убийства. Мы ведь не знаем, что случилось. Я считаю, нам нельзя рисковать.

Все остальные поддержали Хартмана. Трюгвесон сжал челюсти. Не привык получать отпор, подумала Мария.

– Хорошо, пусть будет так, – пробормотал комиссар. – Я считаю, мы не должны слишком углубляться в это дело, пока не узнаем, что произошло с Биргиттой. Что‑нибудь еще? Что дали следственные действия в доме у Моны Якобсон?

– Абсолютно ничего, – сказал Арвидсон. – Я должен воспользоваться случаем и признаться, что взял велосипед у Моны из сарая после допроса Хенрика Дюне. Я вернул его на следующее утро.

– Это с какой же стати? – Трюгвесон в первый раз за все утро посмотрел на коллег проснувшимися глазами.

– Об этом мы можем поговорить наедине. – Арвидсон странно посмотрел на Трюгвесона, стараясь не видеть любопытного взгляда Марии.

– Винтовка оказалась в доме? – спросил комиссар.

– Нет, наверное, оружие было у него в машине, – сказал Арвидсон. – Будем считать, что оно потерялось. Мне кажется, Мона Якобсон знает больше, чем говорит. Кого она защищает? Конечно, в больнице она бредила, но, Мария, у тебя ведь было впечатление, что она кому‑то отдала винтовку? А еще Мона сказала: «Мать ради сына пойдет на все». Ради кого из них? Имела она в виду кого‑то конкретно или это так, общие рассуждения?

Арвидсон откинулся назад и потер глаза. Трюгвесон зажмурился. Казалось, его усталость передалась остальным. Хартман незаметно зевнул в кулак. Марию все больше раздражала флегматичная манера комиссара. Не только он один устал! Неужели он не может взять себя в руки, как все остальные? Она и Хартман работали всю ночь, допрашивая буйных, пьяных и плачущих молодых людей, неспособных дать ответ даже на прямые вопросы. Молодую женщину, одетую в костюм булочницы, вырвало прямо на каменный пол, так что брызги полетели, и Мария все еще не успела переодеть носки. Ночью ей пришлось выступить скорее в роли няньки, соцработника и уборщицы, нежели офицера полиции. А Трюгвесона вчера на работе не было, так что мог бы соображать получше!

– Я допрошу Мону Якобсон, когда она придет в себя, – сказал он, как будто прочитав ее мысли. – Тело Биргитты Гульберг отправлено на судебно‑медицинскую экспертизу сегодня утром. Мы получим заключение завтра. Кто‑нибудь допросил ее жениха, его зовут Арне Фольхаммар?

– Нет.