Томас Хартман захлопнул дверь машины и глубоко вздохнул. Воздух кухни Моны Якобсон комом стоял в горле. Наконец‑то можно уйти оттуда и сесть в машину. Что его ждет при встрече с сестрой Вильхельма, он не знал, но вряд ли будет хуже, чем при встрече со вдовой. В какой‑то момент ему даже показалось, что Мона Якобсон полностью утратила связь с действительностью. Он слушал ее немного отстраненно и не особо вникая, сам он никогда не решался заглядывать в такие философские бездны, как тема жизни и смерти. Однако эти ее рассуждения почему‑то нагнали на него куда большую тоску, чем если бы она просто плакала.

Серые волны бились о мостки. Глухие раскаты грома уходили все дальше за море. Искривленные ветром низкорослые сосны гнули спины, корчась, точно в муках. Первое, что Хартман заметил, когда зашел в увешанный сетями дворик, был болтающийся на кольях пестрый тряпичный половик, отяжелевший от воды. Подняв воротник плаща, Хартман зашагал к домику. Мягкий свет лился из‑за тонкой голубой занавески. На занавеске, точно в театре теней, четко виднелись два силуэта, доверительно склонившиеся друг к другу. Несмотря на ветер, волны и стук дождя по крыше, можно было расслышать голоса. Хартману не следовало подслушивать, но он был еще не готов постучаться в дверь. Слова были ласковые и чувственные. Поневоле он заслушался, притом что видел себя со стороны и стыдился. Одно радовало – что София не одна и, когда непроизносимое будет произнесено, будет кому ее обнять и утешить. Сотрясти внутренний мир человека вестью о гибели родственника, а потом бросить одного – вот что в нашем деле самое тяжкое, думал Хартман. Того, что рухнуло, не восстановишь, и остаться рядом на всю жизнь в качестве компенсации утраты – невозможно. Единственная возможность уйти достойно – это когда тебя заменит кто‑то из близких.

Он поднял руку и постучал.

– Инспектор уголовной полиции Хартман… – Он шагнул в распахнувшуюся дверь, но договорить ему не дали.

– Хорошо, что вы пришли так быстро. В Стокгольме, знаете, все иначе, там у полиции нет времени, чтобы прийти по обычному делу. У них на это просто нет ресурсов. Но я рада, что вы пришли.

Хартман недоуменно уставился на женщину. Темные короткие волосы ежиком, очки в черной оправе. Ничто в ее внешности не говорило о слабоумии. Напротив, она выражалась четко и формулировала мысли на редкость логично. У печки стояла ее почти точная копия, ну, чуть покруглее, и что‑то мешала в медной кастрюльке. Столик у окна был накрыт – две тарелки, рюмки, букет полевых цветов и свечи. Хартман почувствовал себя захватчиком, вторгшимся на чужую территорию.

– Кто из вас двоих София?

Женщина у двери протянула ему руку и кивнула.

– Я только не понимаю, кто это сделал? Что это им дало? Выглядит как совершенно бессмысленная затея. – В ее голосе слышалось легкое раздражение. Но никакого отчаяния! Хартман даже растерялся.

– Вы знаете, почему я пришел? – спросил он.

София отступила на шаг назад, разглядывая его.

– На самом деле это ведь я заявила в полицию.

– Боюсь, я не совсем вас понимаю…

– Я заявила о взломе, или как это называется. Когда мы приехали, дверь была не заперта и кто‑то бросил наш половик с мостков в море. В нем были завернуты камни! Представляете, как я удивилась, когда прыгнула в воду и увидела наш тканый половичок на дне! Может, по‑вашему, это и не тот случай, когда вызывают полицию, но для меня этот коврик имеет огромную ценность! Да и для Вильхельма тоже. Половичок соткан из подвенечного платья моей прабабушки, и с ним у меня связаны многие другие воспоминания! А еще отсюда забрали кочергу. Я не могу ее найти.

Хартман тер виски, думая, с чего ему начать, но не успел ничего сказать, потому что София продолжила:

– Я не понимаю, что они с этого получили, вандалы! На половике большое пятно.