– Да, я узнала, – вполголоса бросила амазонка.

    Одет старый лех был смешно, хотя и пышно.

    Длиннополый кафтан без рукавов, широкие бархатные штаны, заправленные в красные сапоги с отворотами, атласный кушак, на котором висела длинная кривая сабля: на взгляд Орланды, большая и страшная, а по мнению Орландины, тяжелая и неудобная в бою.

    Интересно, что он будет делать? Фехтовать? Или еще какие-нибудь фокусы показывать?

    Но вместо этого их давний знакомец заговорил.

    – Вы думаете, цо перед вами какой-то никчемный старый толстяк?! – спросил он, обведя выкаченными

    – Если бы вы знали, кто я, то лопнули бы от зависти! Я знатней любого патриция, если хотите знать! – выкрикнул Будря. По толпе пробежал смешок.

    – Я – лех! – изрек он. – Да знаете ли вы вообще цо то есть: быть лехом?

    Смешок переходил в хохот.

    – Мы вольный народ! Мы дороже всего ценим свободу! – распинался Будря. – Мыслите, раз Артания нас когда-то завоевала, то владеет нами?! А вот дулю им! – Он изобразил пальцами правой руки странную фигуру. – Дулю с коровьим маслом! Про сто мы честный народ и соблюдаем присягу! – Зрите ли хохотали все громче. – Не верите?! Да если любой из вас одолжит мне хоть тысенчу ауреусов, то я верну ему долг день в день!

    Смех перешел в раскатистый хохот. Мысль одолжить бродяге из цирка тысячу золотых, видимо, казалась зрителям очень смешной.

    – А землями своими мы владеем со времен Перкунаса, когда еще ни про какую Артанию и слышно не было!

    Будря наливался кровью, продолжал разоряться на тему – какой замечательный народ лехи.

    А Орланда сидела и думала об одном. Если тут имеется телохранитель тартесского царя, то, может быть, и сам Кар где-то близко? Байке о том, что толстяк мог предать своего юного господина, она не поверила.

    После того как с неподдельной обидой на лице лех ушел в шатер, провожаемый насмешками, перед зрителями вместо давешнего мальчика появился с кувшином в руках сам владелец цирка. (Монеты тем не менее сыпались в кувшин довольно щедро.)

    – Почтеннейшая публика, – вскричал он, – досточтимые римские граждане! А сейчас я, Петроний Апулей, представлю вам жемчужину моего скромного заведения – деву-вещунью из Гибернии.

    И из шатра появилась тоненькая девчушка лет от силы пятнадцати, черноволосая, в длинной голубой хламиде.

    – Уважаемые! – изрекла она. – Если кто-то же лает узнать свое будущее или получить совет от высших сил…

    Орланда только что не заорала от удивления и радости.

    Да, черный цвет волос! (Чем, интересно, красил?)

    Да, явно выделяющийся бюст. (Тряпок напихал небось!)

    Да, набеленное и нарумяненное лицо. (Не узнать!)

    Но голос! Голос Кара!

    Стало быть, жив и здоров, бесенок!

    Тем временем к «деве-вещунье из Гибернии» уже подошли первые желающие…

    И тут представление было прервано.

    На площадь вышел патруль вегилов с пиками и дубинками.

    – Почему скопление народа?! – возопил десятник. – Кто разрешил?

    Петроний Апулей подскочил к нему, показал какую-то бирку, но тот остался непреклонен.