Заодно уж и грудь пощупала, потому как было у нее премерзкое ощущение, которое подтвердилось. Исчезла Яськина рубаха.

И куртка.

Штаны с сапогами, стало быть, тоже… на ноги нацепили нечто тесное, неудобное. А вот грудям свободно, ажно чересчур. И кружавчики по бокам.

Какой извращенец невинноубиенную деву в кружавчиках хоронит?

За деву, сиречь, за себя, стало обидно. И от обиды Яська запыхтела, а тако же уперлась, что было мочи, в крышку гроба. Оказалось, мочи в теперешнем Яськином теле ажно с избытком, поелику крышка сначала приподнялась, хрустну, а после поползла, поползла и бахнулася наземь со звоном. Только осколки и брызнули. Яська села.

— Ни хрена себе, — сказала она, стащив с головы веночек. Понюхала. Поморщилась. Подвядший флердоранж источал на редкость омерзительный запах. Выбросила.

Огляделась.

Слева камень и свечи. Справа камень и свечи… сзади, кажется, тоже… а впереди — дверь так и манит близостью.

— Ни хрена ж…

Сидела она в гробу, тут предчувствия не обманули.

И гроб этот стеклянным был… это ж надо до такого додуматься! А главное, где этакого стеклодува — затейника отыскали‑то?

Яська осторожненько постучала по краю.

Нахмурилась, когда острый осколок в палец впился. Странно, но боли она почти не ощущала. И осколок выдернув, уставилась на ранку. А крови‑то и нет…

Вот же ж… и она странная, и местечко.

Будто бы пещера, только стены гладкие, а потолок — куполом расписным, на котором черный дракон устроился. Привольно так устроился, крылья размахнул от стены до стены. Пасть раззявил. Уставился на Яську желтыми глазищами.

Смеется.

Дракону она пальцем погрозила.

И попыталась встать. Гроб, подвещенный на дюжине цепей, опасно покачнулся.

— Вот зар — р–раза! — восхитилась Яська, но все же встала. На карачки. На карачках в стеклянном гробу ей было как‑то уютней. Правда, белоснежное платье, как и подозревала она, с кружавчиками, оказалось не самою удобною для этаких экзерсисов одеждой. Вырез опасно растянулся, грозя предоставить Яськиной груди полную свободу. А ноги запутались в пышном подоле. Еще и туфельки нацепили крохотные, но теснючие — жуть. Если б Яська могла б до них добраться, скинула б к лешему.

Не могла.

С некоторым трудом ей все же удалось перекинуть через край гроба ноги. Яська надеялась, что пол не так далеко, как ей то виделось.

— Ох ты ж Иржена — матушка… — она сползала, чувствуя, что ненадежная опора вот — вот кувыркнется, а гроб, обернувшись на цепях, что вепрь на вертеле, еще и приложит Яську по бестолковой ее голове.

Небось, толковые головы в этакие ситуации не попадают.

Гроб, словно почуяв Яськины опасения, выскользнул‑таки. И она, чувствительно ударившись пятками о камень, зашипела.

— Твою ж…

— Я рад, прекрасная Яслава, лицезреть вас в полном здравии…

— А я уж как рада… — не особо радостно произнесла Яслава, которой подумалось, что вид у нее сейчас на редкость дурацкий. Стоит на одной ноге, за другую держится, юбки измялись… веночек и вовсе в гробу остался, где ему самое место.

И платье это… с кружавчиками.

На кружавчики Владислав и смотрел.

Или он смотрел аккурат не на кружавчики?

И Яслава, встав на обе ноги, попыталась грудь прикрыть. Нечего тут… всяким… пялится.

— Простите, — Владислав поспешно отвернулся.

— Ничего… мне не жалко…

Ох, дура… и вспомнилось вдруг, что поцелуй его, что боль, которая последовала за ним… и все остальное тоже. Горький вкус черной крови, смерть, растянувшаяся на вечность.