Я далеко не такой грешник, как император Василий, приказавший выколоть глаза пятнадцати тысячам болгарам. Я не лишил девственности даже и сотни девушек, тем не менее, меня нередко мучает Сатана, он выставляет естественные поступки — мои смертные грехи — перед зеркалом моей совести, и, когда такое случается, я не нахожу ничего лучшего, чем засунуть руку под исподнее первой попавшейся девицы вольного поведения. .. и у нее испросить отпущения грехов.

Когда я размышляю о всемирной истории, мне хочется попрать ее ногами, но ни с одной красивой девушкой не смог бы я так поступить: отсюда я заключаю, что красивая девушка стоит большего, чем вся всемирная история, и я готов поставить Вилен, на берегах которого я так часто предавался утехам и в котором я потом отмывался, против своих дурных поступков, если это не так...

Я был младшим из двух братьев и трех сестер. С детства у меня обнаружилась склонность к уединению, и известные чувства, которым в пору первого цветения доверяешься особенно сильно, наполняли мою фантазию все новыми образами и предметами.

Мой отец арендовал недалеко от Ренна поместье Травемор, одно из многочисленных владений мадмуазель де Саранж, богатейшей наследницы того края. Из года в год мы занимались виноградниками, клеверными полями и садом, и наши вишни были в Ренне нарасхват.

Мой брат сбежал из дому в двенадцать лет, потому что отец однажды нашлепал его по голому заду в присутствии сестер и пары старух; с тех пор я о брате ничего не слыхал.

Моя старшая сестра вышла замуж за богатого священнослужителя из города и часто навещала нас, когда поспевали вишни.

Мы с моими сестрами, Манон и Мадлен, жили с родителями.

Мои сестры были красивы, но их красота меня не трогала. Я видел их обнаженными; во время легкомысленных игр я похотливо задирал им юбки и исподнее, но никогда при этом не возбуждался. Узы крови наделили их сокровенные прелести холодной обыденностью, которую ни одно дерзкое чувство не было в состоянии изгнать.

Но все, чего я не замечал в сестрах, вдвойне поражало меня во всяком приближавшемся ко мне женском существе; поэтому моя история будет неполной, если я не поделюсь с тобой всеми анекдотами из моей чувственной жизни.

Мне исполнилось тринадцать лет, была пора сенокоса, отец послал меня со значительной суммой арендных денег в Ренн к мадмуазель де Саранск, которая тогда собиралась замуж. Недалеко от Вирти, в красивой долине, заросшей ольхами и буками, я заметил премилую девушку, спавшую в траве. Ее лицо было закрыто большой соломенной шляпой, она повернулась во сне, и ее левая коленка обнажилась до серой подвязки. При виде этой коленки по моим жилам разлился электрический огонь, и вот уже мой продолжатель рода стоит готовым к бою, едва завидев поле брани.

«Здесь, Камиль! — сказал я себе. — Здесь должны начаться твои приключения». Недолго думая я нагнулся и увидел под короткой юбкой славную Сефизу; изящная нижняя рубашка закрывала упругие бедра, но то, чего я желал увидеть, я рассмотреть не мог, потому что спящая ворочалась во сне. Я запустил руку ей под исподнее, и легкая дрожь между ее чресл воодушевила меня на победу. Я осторожно поднял ее изящные ножки и увидел между двумя прелестными половинками розовую бабочку (Lithosia rosea), красивую настолько, что моя сладострастная фантазия даже и не мечтала такую поймать.

Я и сейчас с замиранием сердца вспоминаю это первое в моей жизни удовлетворенное желание. Я вынул свой платок, постелил его на колыхаемую ветерком траву, осторожно положил на него нежные ляжки девицы, раздвинул их, задрал ей до пояса одежду и закончил свой труд без малейших затруднений.

Только тогда притворщица проснулась и начала так трогательно плакать и убиваться, что я испугался и не мог придумать для нее иного утешения, чем развязать свой пояс и бросить ей на подол пару золотых из денег за аренду. Это помогло, и слезы просохли.