– Но, доктор Фоли, ведь это Бомбей. Весь город – это одна большая клоака. Надо же с чего-то начинать. – А жестом добавил: или лучше сразу все бросить.

Роберт Фоли лишь вздохнул. Все это правда. Он пробыл в городе всего четыре дня, но они стали для него откровением. Люди кучами спали на тротуарах вдоль широких проспектов – их выбрасывали на обочину и так решали одним махом «жилищную» проблему; калеки плясали, тряслись, вдохновенно демонстрировали свои уродства перед потягивающими охлажденный шоколад туристами на балконе «Тадж-отеля»; юные проститутки – здесь несовершеннолетних не бросали за этот промысел в тюрьму – соблазняли прохожих, обитателей бессчетных лачуг на Фолклендской дороге. И над всем этим тонким, ветхим одеялом в спертом воздухе висел тошнотворно-сладковатый запах разложения: мочи, марихуаны, пряной пищи и экскрементов.

Он опять оглядел комнатенку. Достойное ли это место для денег «живой помощи»? Или лучше приберечь их для более стоящего проекта, если с этим ничего нельзя поделать. Пока загрязненная разными примесями питьевая вода не будет очищаться, дизентерия так и будет свирепствовать. Пока этих людей не накормишь, туберкулез не покинет их легкие. И пока не улучшатся условия их жизни, инфекции будут продолжать изнурять их тела. Бороться с болезнями здесь все равно что плевать против ветра.

Роберт Фоли провел рукой по своему высокому лбу, в его серо-голубых глазах мелькнуло бешенство. Решение предстояло принять самому. Боб Гельдоф лично ему поручил истратить пять миллионов долларов в этой части Индии.

Результат принятого решения может быть лишь один – кто-то выживет, другие умрут. Может быть, вот эти детишки. Он вновь бросал вызов Богу, и вновь потому, что Бог ушел от ответственности. В какое черное мгновение каких ужасных времен мог Великий Создатель предначертать картину мертвых детей? Какой мрачной божественной идее должны были служить эти страдающие дети? Был ли это шанс для жертвователей «живой помощи» проявить милосердие? Но разве сможет он, Роберт Фоли, позволить себе спокойно спать, если так легко отступится сейчас? Ну, ему есть что рассказать Богу. Он чувствовал себя отвратительно, словно его ловко провел Великий Игрок, который создал болезни, мерзости и нищету, что поселились сейчас в этой комнате.

– Не слишком приятное зрелище, да? – донесся до него извиняющийся голос Чандерсавы.

Роберт Фоли угрюмо усмехнулся, двумя пальцами приподнимая ручку сонного малыша, чьи громадные круглые глазенки свидетельствовали о страшном недоедании. Рядом с ним у двух милых крошек налицо были все признаки дистрофии, их желудки не справлялись с работой, которую назначила им природа.

– Да, доктор Чандерсава, далеко не приятное.

Наверное, дома, в Сан-Фернандо-Вэлли, уже вскрылись реки. Быстрые пенящиеся молочные реки текли меж кисельных берегов к «счастью». И каких только сладостей не приносили детишкам, живущим по тем берегам, – и грызть, и сосать, и жевать, и запивать шипучей, холодной, ароматной колой. И папа с мамой, и малыш Вилли, который уже представляет, как будет икать от такого изобилия, знать не знают об этом проклятом месте, где родители порой калечат своих детей, чтобы сбыть их для прибыльного уличного бизнеса: представления уродцев, и где пятидесятилетние мужчины выглядят как восьмидесятилетние старцы.

Доктор Чандерсава лукаво посматривал на него, а его беспокойные руки в бессильном отчаянии поглаживали ребятишек.

– Невозможно не сокрушаться, глядя на этих маленьких страдальцев, – произнес он, словно бы оправдываясь, боясь, чтобы его слова не прозвучали слишком чувствительно. Но в глазах Фоли читалась редкостная искренняя скорбь о поруганной человечности, и это было прекрасно. Индиец-доктор прожил здесь всю свою жизнь, и привычная нищета «третьего мира» вызывала у него почти равнодушное презрение.