Козельцов обратился к ним с вопросом, не знают ли они, где Марцов, которому вчера оторвало ногу.

   -- Это, кажется, П. полка? -- спросила старшая. -- Что, он вам родственник?

   -- Нет-с, товарищ.

   -- Гм! Проводите их, -- сказала она молодой сестре, по-французски, -- вот сюда, -- а сама подошла с фельдшером к раненому.

   -- Пойдем же, что ты смотришь! -- сказал Козельцов Володе, который, подняв брови, с каким-то страдальческим выражением, не мог оторваться -- смотрел на раненых. -- Пойдем же.

   Володя пошел с братом, но все продолжая оглядываться и бессознательно повторяя:

   -- Ах, Боже мой! Ах, Боже мой!

   -- Верно, они недавно здесь? -- спросила сестра у Козельцова, указывая на Володю, который, ахая и вздыхая, шел за ними по коридору.

   -- Только что приехал.

   Хорошенькая сестра посмотрела на Володю и вдруг заплакала.

   -- Боже мой, Боже мой! Когда это все кончится! -- сказала она с отчаянием в голосе.

   Они вошли в офицерскую палату. Марцов лежал навзничь, закинув жилистые, обнаженные до локтей руки за голову и с выражением на желтом лице человека, который стиснул зубы, чтобы не кричать от боли. Целая нога была в чулке высунута из-под одеяла, и видно было, как он на ней судорожно перебирает пальцами.

   -- Ну что, как вам? -- спросила сестра, своими тоненькими, нежными пальцами, на одном из которых, Володя заметил, было золотое колечко, поднимая его немного плешивую голову и поправляя подушку. -- Вот ваши товарищи пришли вас проведать.

   -- Разумеется, больно, -- сердито сказал он. -- Оставьте, мне хорошо! -- И пальцы в чулке зашевелились еще быстрее. -- Здравствуйте! Как вас зовут, извините? -- сказал он, обращаясь к Козельцову. -- Ах, да, виноват, тут все забудешь, -- сказал он, когда тот сказал ему свою фамилию. -- Ведь мы с тобой вместе жили, -- прибавил он без всякого выражения удовольствия, вопросительно глядя на Володю.

   -- Это мой брат, нынче приехал из Петербурга.

   -- Гм! А я-то вот и полный выслужил, -- сказал он, морщась. -- Ах, как больно!.. Да уж лучше бы конец скорее.

   Он вздернул ногу и, промычав что-то, закрыл лицо руками.

   -- Его надо оставить, -- шепотом сказала сестра, со слезами на глазах, -- уж он очень плох.

   Братья еще на Северной решили идти вместе на пятый бастион; но, выходя из Николаевской батареи, они как будто условились не подвергаться напрасно опасности и, ничего не говоря об этом предмете, решили идти каждому порознь.

   -- Только как ты найдешь, Володя? -- сказал старший. -- Впрочем, Николаев тебя проводит на Корабельную, а я пойду один и завтра у тебя буду.

   Больше ничего не было сказано в это последнее прощанье между двумя братьями.

12

   Гром пушек продолжался с той же силой, но Екатерининская улица, по которой шел Володя, с следовавшим за ним молчаливым Николаевым, была пустынна и тиха. Во мраке виднелась ему только широкая улица с белыми, во многих местах разрушенными стенами больших домов и каменный тротуар, по которому он шел; изредка встречались солдаты и офицеры. Проходя по левой стороне улицы, около Адмиралтейства, при свете какого-то яркого огня, горевшего за стеной, он увидал посаженные вдоль тротуара акации с зелеными подпорками и жалкие, запыленные листья этих акаций. Шаги свои и Николаева, тяжело дышавшего, шедшего за ним, он слышал явственно. Он ничего не думал: хорошенькая сестра милосердия, нога Марцова с движущимися в чулке пальцами, мрак, бомбы и различные образы смерти смутно носились в его воображении. Вся его молодая впечатлительная душа сжалась и ныла под влиянием сознания одиночества и всеобщего равнодушия к его участи в то время как он был в опасности.