Володя без малейшего содрогания увидал это страшное место, про которое он так много думал; напротив, он с эстетическим наслаждением и героическим чувством самодовольства, что вот и он через полчаса будет там, смотрел на это действительно прелестно-оригинальное зрелище, и смотрел с сосредоточенным вниманием до самого того времени, пока они не приехали на Северную, в обоз полка брата, где должны были узнать наверное о месте расположения полка и батареи.

   Офицер, заведовавший обозом, жил около так называемого нового городка -- дощатых бараков, построенных матросскими семействами, в палатке, соединенной с довольно большим балаганом, заплетенным из зеленых дубовых веток, не успевших еще совершенно засохнуть.

   Братья застали офицера перед складным столом, на котором стоял стакан холодного чаю с папиросной золой и поднос с водкой и крошками сухой икры и хлеба, в одной желтовато-грязной рубашке, считающего на больших счетах огромную кипу ассигнаций. Но прежде чем говорить о личности офицера и его разговоре, необходимо попристальнее взглянуть на внутренность его балагана и знать хоть немного его образ жизни и занятия. Новый балаган был так велик, прочно заплетен и удобен, с столиками и лавочками, плетеными и из дерна, -- как только строят для генералов или полковых командиров; бока и верх, чтобы лист не сыпался, были завешаны тремя коврами, хотя весьма уродливыми, но новыми и, верно, дорогими. На железной кровати, стоявшей под главным ковром с изображенной на нем амазонкой, лежало плюшевое ярко-красное одеяло, грязная прорванная кожаная подушка и енотовая шуба; на столе стояло зеркало в серебряной раме, серебряная, ужасно грязная, щетка, изломанный, набитый маслеными волосами роговой гребень, серебряный подсвечник, бутылка ликера с золотым красным огромным ярлыком, золотые часы с изображением Петра I, два золотые перстня, коробочка с какими-то капсюлями, корка хлеба, и разбросанные старые карты, и пустые и полные бутылки портера под кроватью. Офицер этот заведовал обозом полка и продовольствием лошадей. С ним вместе жил его большой приятель -- комиссионер, занимающийся тоже какими-то операциями. Он, в то время как вошли братья, спал в палатке; обозный же офицер делал счеты казенных денег перед концом месяца. Наружность обозного офицера была очень красивая и воинственная: большой рост, большие усы, благородная плотность. Неприятна была в нем только какая-то потность и опухлость всего лица, скрывавшая почти маленькие серые глаза (как будто он весь был налит портером), и чрезвычайная нечистоплотность -- от жидких масленых волос до больших босых ног в каких-то горностаевых туфлях.

   -- Денег-то, денег-то! -- сказал Козельцов 1-й, входя в балаган и с невольной жадностью устремляя глаза на кучу ассигнаций. -- Хоть бы половину взаймы дали, Василий Михайлыч!

   Обозный офицер; как будто пойманный на воровстве, весь покоробился, увидав гостя, и, собирая деньги, не поднимаясь, поклонился.

   -- Ох, коли бы мои были... Казенные, батюшка! А это кто с вами? -- сказал он, упрятывая деньги в шкатулку, которая стояла около него, и прямо глядя на Володю.

   -- Это мой брат, из корпуса приехал. Да вот мы заехали узнать у вас, где полк стоит.

   -- Садитесь, господа, -- сказал он, вставая и, не обращая внимания на гостей, уходя в палатку. -- Выпить не хотите ли? Портерку, может быть? -- сказал он оттуда.

   -- Не мешает, Василий Михайлыч!

   Володя был поражен величием обозного офицера, его небрежною манерой и уважением, с которым обращался к нему брат.

   "Должно быть, это очень хороший у них офицер, которого все почитают; верно, простой, очень храбрый и гостеприимный", -- подумал он, скромно и робко садясь на диван.

   -- Так где же ваш полк стоит? -- спросил через палатку старший брат.

   -- Что?

   Он повторил вопрос.