"Зачем он меня оскорбил, -- думал меньшой, -- разве он не мог не говорить про это? Точно как будто он думал, что я вор; да и теперь, кажется, сердится, так что мы уже навсегда расстроились. А как бы славно нам было вдвоем в Севастополе! Два брата, дружные между собой, оба сражаются со врагом: один старый уже, хотя не очень образованный, но храбрый воин, и другой -- молодой, но тоже молодец... Через неделю я бы всем доказал, что я уж не очень молоденький! Я и краснеть перестану, в лице будет мужество, да и усы -- небольшие, но порядочные вырастут к тому времени, -- и он ущипнул, себя за пушок, показавшийся у краев рта. -- Может быть, мы нынче приедем и сейчас же попадем в дело вместе с братом. А он должен быть упорный и очень храбрый -- такой, что много не говорит, а делает лучше других. Я б желал знать, -- продолжал он, -- нарочно или нет он прижимает меня к самому краю повозки? Он, верно, чувствует, что мне неловко, и делает вид, что будто не замечает меня. Вот мы нынче приедем, -- продолжал он рассуждать, прижимаясь к краю повозки и боясь пошевелиться, чтобы не дать заметить брату, что ему неловко, -- и вдруг прямо на бастион: я с орудиями, а брат с ротой, -- и вместе пойдем. Только вдруг французы бросятся на нас. Я -- стрелять, стрелять: перебью ужасно много; но они все-таки бегут прямо на меня. Уж стрелять нельзя, и -- конечно, мне нет спасенья; только вдруг брат выбежит вперед с саблей, и я схвачу ружье, и мы вместе с солдатами побежим. Французы бросятся на брата. Я подбегу, убью одного француза, другого и спасаю брата. Меня ранят в одну руку, я схвачу ружье в другую и все-таки бегу; только брата убьют пулей подле меня. Я остановлюсь на минутку, посмотрю на него этак грустно, поднимусь и закричу: "За мной, отмстим! Я любил брата больше всего на свете, -- я скажу, -- и потерял его. Отметим, уничтожим врагов или все умрем тут!" Все закричат, бросятся за мной. Туг все войско французское выйдет, -- сам Пелиссье. Мы всех перебьем; но, наконец, меня ранят другой раз, третий раз, и я упаду при смерти. Тогда все прибегут ко мне. Горчаков придет и будет спрашивать, чего я хочу. Я скажу, что ничего не хочу, -- только чтобы меня положили рядом с братом, что я хочу умереть с ним. Меня принесут и положат подле окровавленного трупа брата. Я приподнимусь и скажу только: "Да, вы не умели ценить 2-х человек, которые истинно любили отечество; теперь они оба пали... да простит вам Бог!" -- и умру".

   Кто знает, в какой мере сбудутся эти мечты!

   -- Что, ты был когда-нибудь в схватке? -- спросил он вдруг у брата, совершенно забыв, что не хотел говорить с ним.

   -- Нет, ни разу, -- отвечал старший, -- у нас 2000 человек из полка выбыло, всё на работах; и я ранен тоже на работе. Война совсем не так делается, как ты думаешь, Володя!

   Слово "Володя" тронуло меньшого брата; ему захотелось объясниться с братом, который вовсе и не думал, что оскорбил Володю.

   -- Ты на меня не сердишься, Миша? -- сказал он после минутного молчания.

   -- За что?

   -- Нет -- так. За то, что у нас было. Так, ничего.

   -- Нисколько, -- отвечал старший, поворачиваясь к нему и похлопывая его по ноге.

   -- Так ты меня извини, Миша, ежели я тебя огорчил.

   И меньшой брат отвернулся, чтобы скрыть слезы, которые вдруг выступили у него из глаз.

9

   -- Неужели это уж Севастополь? -- спросил меньшой брат, когда они поднялись на гору и перед ними открылись бухта с мачтами кораблей, море с неприятельским далеким флотом, белые приморские батареи, казармы, водопроводы, доки и строения города, и белые, лиловатые облака дыма, беспрестанно поднимавшиеся по желтым горам, окружающим город, и стоявшие в синем небе, при розоватых лучах солнца, уже с блеском отражавшегося и спускавшегося к горизонту темного моря.