7

   Наговорившись почти досыта и дойдя наконец до того чувства, которое часто испытываешь, что общего мало, хотя и любишь друг друга, -- братья помолчали довольно долго.

   -- Так бери же свои вещи и едем сейчас, -- сказал старший.

   Младший вдруг покраснел и замялся.

   -- Прямо в Севастополь ехать? -- спросил он после минуты молчанья.

   -- Ну да, ведь у тебя немного вещей; я думаю, уложим.

   -- Прекрасно! сейчас и поедем, -- сказал младший со вздохом и пошел в комнату.

   Но, не отворяя двери, он остановился в сенях, печально опустив голову, и начал думать:

   "Сейчас прямо в Севастополь, в этот ад -- ужасно! Однако все равно, когда-нибудь надо же было. Теперь, по крайней мере, с братом..."

   Дело в том, что только теперь, при мысли, что, севши в тележку, он, не вылезая из нее, будет в Севастополе и что никакая случайность уже не может задержать его, ему ясно представилась опасность, которой он искал, -- и он смутился, испугался одной мысли о близости ее. Кое-как успокоив себя, он вошел в комнату; но прошло Ќ часа, а он все не выходил к брату, так что старший отворил наконец дверь, чтоб вызвать его. Меньшой Козельцов, в положении провинившегося школьника, говорил о чем-то с офицером из П. Когда брат отворил дверь, он совершенно растерялся.

   -- Сейчас, сейчас я выйду -- заговорил он, махая рукой брату. -- Подожди меня, пожалуйста, там.

   Через минуту он вышел действительно и с глубоким вздохом подошел к брату.

   -- Можешь себе представить, я не могу с тобой ехать, брат, -- сказал он.

   -- Как? Что за вздор!

   -- Я тебе всю правду скажу, Миша! У нас уж ни у кого денег нет, и мы все должны этому штабс-капитану, который из П. едет. Ужасно стыдно!

   Старший брат нахмурился и долго не прерывал молчанья.

   -- Много ты должен? -- спросил он, исподлобья взглядывая на брата.

   -- Много... нет, не очень много; но совестно ужасно: он на трех станциях за меня платил, и сахар все его шел... так что я не знаю... да и в преферанс мы играли... я ему немножко остался должен.

   -- Это скверно, Володя! Ну что бы ты сделал, ежели бы меня не встретил? -- сказал строго, не глядя на брата, старший.

   -- Да я думал, братец, что получу эти подъемные в Севастополе, так отдам. Ведь можно так сделать; да и лучше уж завтра я с ним приеду.

   Старший брат достал кошелек и с некоторым дрожанием пальцев достал оттуда две 10-рублевые и одну 3-рублевую бумажку.

   -- Вот мои деньги, -- сказал он. -- Сколько ты должен?

   Сказав, что это были все его деньги, Козельцов говорил не совсем правду: у него было еще 4 золотых, зашитых на всякий случай в обшлаге, но которые он дал себе слово ни за что не трогать.

   Оказалось, что Козельцов 2-й, с преферансом и сахаром, был должен только 8 рублей офицеру из П. Старший брат дал их ему, заметив только, что этак нельзя, когда денег нет, еще в преферанс играть.

   -- На что ж ты играл?

   Младший брат не отвечал ни слова. Вопрос брата показался ему сомнением в его честности. Досада на самого себя, стыд в поступке, который мог подавать такие подозрения, и оскорбление от брата, которого он так любил, произвели в его впечатлительной натуре такое сильное, болезненное чувство, что он ничего не отвечал, чувствуя, что не в состоянии будет удержаться от слезливых звуков, которые подступали ему к горлу. Он взял не глядя деньги и пошел к товарищам.

8

   Николаев, подкрепивший себя в Дуванкой 2-мя крышками водки, купленными у солдата, продававшего ее на мосту, подергивал вожжами, повозочка подпрыгивала по каменной, кое-где тенистой дороге, ведущей вдоль Бельбека к Севастополю, а братья, поталкиваясь нога об ногу, хотя всякую минуту думали друг о друге, упорно молчали.