Яков совсем изнемог, сон его стал тревожен. И вдруг однажды он услышал звук выстрела. Еще и еще! Пряхов сразу вскочил на ноги и ожил.

«Что это? Спасенье?» — мелькнула у него мысль.

А выстрелы гремели, глухо доносясь до его каземата.

«Теперь бы и уйти!» — думал Яков с тоской, и всю ночь до рассвета не мог уже сомкнуть глаз.

А пушки все палили и палили.

Потом наступила мертвая тишина. Настал день. Яков метался по каземату, поджидая сторожа, но тот не пришел. А к вечеру снова поднялась пальба. Яков прыгнул на окно, но оттуда ничего не было видно. До него смутно донеслись крики.

«Наши! — снова встрепенулся он, услышав в сплошном гуле что-то родное. — Наши!»

Надежда на свободу оживила Пряхова.

Наступила ночь и снова утро. Он услышал тяжелые шаги тюремщика и весь насторожился. Угрюмый тюремщик вошел с караваем хлеба и кувшином воды. В тот же миг Яков бросился на него, с силой ударил его о пол и, выбежав из каземата, закрыл дверь и запер ее на висячий замок.

Очнувшийся тюремщик стал неистово колотить в дверь, но Яков уже бежал по сырому, узкому коридору к выходу. Он знал дорогу, по которой его водили к Опалеву, и быстро выбрался на двор, где тотчас спрятался под высокой стенкой сложенных дров.

Грохот орудий раздавался здесь громче. На дворе была заметна тревога. Проходили солдаты, офицеры шли или из комендантского дома или в дом коменданта. Несколько солдат уносили ядра, разбирая сложенную на дворе груду.

Яков скользнул за дровами и подошел к углу казарм. Там никого не было. Он выскочил и пустился бежать, незаметно скользнув на огороды.

Здесь он передохнул. Теперь в спасении он уже не сомневался. Там, за огородами, крепостная стена совсем опустилась. Он помнил, как года три тому назад он, заезжая в крепость, иногда шутя лазал через эту не оберегаемую, не защищенную часть стены. Под ней протекала узкая, мелкая Охта.

Яков двинулся между черной землей грядок, как вдруг сзади него раздался резкий оклик. Пряхов невольно обернулся и увидел Ливенталя. Тот бежал к нему, размахивая шпагой, и кричал:

— Стой, русская свинья! Я тебе!

Кровь прилила к лицу Якова. Он на мгновение приостановился, ища какого-нибудь орудия для защиты. В это время швед уже был совсем подле него и размахнулся над ним шпагой. Яков быстро нагнулся, схватил мокрый ком земли и, с силой кинув его в лицо шведа, залепил ему глаза. Офицер рванулся вперед, махнул шпагой, но Яков уже схватил его могучей рукой за горло и, опрокинув на землю, вырвал у него шпагу.

— Ну, крыса, будешь шуметь? — насмешливо произнес он.

Вымазанное грязью, перепуганное лицо Ливенталя было смешно и жалко.

— Иди прочь и меня отпусти! — взмолился швед.

— Ну, это погоди! — сказал Яков и, крепко держа его за горло, снял с него казакин, портупею и ремень, поддерживающий штаны. Потом он завернул снятым казакином голову Ливенталя, завязал ее ремнем, связал ему руки и, бросив его беспомощного среди гряд, подхватил шпагу, после чего прыгнул на гребень стены. — Фу, вот и на свободе! — весело вскрикнул он, спрыгнув на землю, и сразу к нему вернулась бодрость, сила и самоуверенность.

Пряхов осторожно пошел по берегу Охты к Неве и, спрятавшись в кустах, решил дождаться ночи. Ночь хоть и светлая, но утомленные люди ослабляют внимание.

А пушки лениво стреляли время от времени…

Был светлый полдень тридцатого апреля. Петр осмотрел орудия, обошел все позиции и сказал Шереметеву:

— Ну, мы готовы! Как вы, господа шведы? Пошли-ка ты к ним трубача. Отпиши, чтобы по-доброму фортецию сдали. Что порох-то тратить!

— Сейчас, государь! — ответил фельдмаршал и послал к Опалеву трубача.