Мужчины в молчании стояли перед жуткой картиной, изображавшей совокупление женщины с двумя алчными сатирами: один вжимался в нее сзади, а плоть другого распирала ей рот. Но это не было насилие. Единственный видимый глаз женщины горел страстью. Тошнотворнейшее зрелище! Хавьер шагнул к стене, сорвал с нее картину, смял ее в ком и швырнул в пустой угол.

– Что могло его побудить?..

– Затянитесь разочек, – сказал Эль Сурдо, предлагая Хавьеру косяк.

– Я не привык к таким затяжкам.

– Это вас успокоит.

– Я не хочу успокаиваться.

– Послушайте… возможно, он узнал, что у нее роман.

– Я вас умоляю! – воскликнул Хавьер. – Может, он сам был без греха? Может, он никогда не трахал юнцов?

– Тогда на женщин смотрели по‑другому, – сказал Эль Сурдо.

– Может, он не провел в гнусных игрищах свою первую брачную ночь? Может, он не завел любовницу, на которой потом женился, еще до того, как умерла его первая жена?

– Ваш отец не выносил женщин, – сказал Эль Сурдо спокойно.

– Что‑что?.. – изумился Хавьер. – Я не понял, что?..

– Я сказал, что он не выносил женщин.

– Что вы имеете в виду, Эль Сурдо?

– Только то, что говорю… И это было не обычное для того времени презрение к слабому полу, а настоящая ненависть.

– Но отец же был два раза женат, создал четыре самых прекрасных женских «ню», какие когда‑либо видел мир, и вы  при всем том думаете, что он ненавидел  женщин? – спросил Хавьер.

– Я ничего не думаю , – буркнул Эль Сурдо. – Он сам мне сказал.

– Он  вам сказал? Почему это он вдруг с вами так разоткровенничался?

– Потому что у нас были определенные отношения.

Фалькон плюхнулся в потрепанное кресло. Силы покинули его. Он почувствовал, что у него отвисла челюсть, а руки как будто отнялись.

– С каких пор? – спросил он тихо.

– С семьдесят второго года, и продолжалось это лет одиннадцать или двенадцать – в общем, пока его не испугал СПИД.

– То есть… в то время, когда я был здесь, с ним?..

Эль Сурдо кивнул.

– Какая горькая ирония, – заметил Фалькон.

– То, что у него получились чудесные «ню»? – спросил Эль Сурдо. – Это была его работа. Она никак не соприкасалась с жизнью.

– Откуда она взялась… эта ненависть? – в раздумье произнес Хавьер. – Не понимаю, что ее спровоцировало?

– Его мать.

В голове у Фалькона что‑то затикало, как метроном, отсчитывающий секунды до того момента, как он окончательно сойдет с ума.

– В своих дневниках отец упоминает о каком‑то таинственном «инциденте», – сказал Фалькон, – о чем‑то таком, что заставило его уйти из дома и вступить в Легион. Вам он случайно ничего про это не говорил?

– Говорил, – ответил Эль Сурдо, – могу и вам рассказать, если хотите.

– Расскажите.

– Что вам известно о его родителях?

– Почти ничего.

– Так вот, в двадцатые и тридцатые годы они держали гостиницу. Его мать была ярой католичкой, а отец – пьяницей, вымещавшим свои неудачи на детях и наемных работниках. Так вот, однажды утром отец застал Франсиско в постели с одним из мальчишек‑коридорных. Он пришел в неописуемую ярость и на глазах у сына забил коридорного до смерти. Когда у него прошел приступ бешенства, он понял, что натворил.