– Это еще не все, – я потащил его к служебному выходу. – Самое интересное, это когда милиция приезжает, а тебя уже здесь нет.

– Какая милиция? – удивился Гарик. – Зачем милиция? А я, по‑твоему, кто?

– Если тебя заметут в пьяной драке, это вряд ли украсит твой послужной список, – пояснил я, врезаясь в дверь служебного входа. Бармен не потрудился оставить ее открытой, а мог бы. Он же знал, чем обычно заканчиваются мои визиты в это заведение.

Со второго удара защелка вылетела, и мы с Гариком выскочили во двор.

– Сюда – потянул я его за рукав, направляясь тем же путем, каким в свое время мы спасались на пару с Пашей Леоновым.

– Откуда ты знаешь все эти закоулки? – удивленно произнес Гарик. – Ты уже раньше здесь бегал, что ли?

– Потом объясню, – бросил я на бегу. Опять это странное чувство – я повторял то, что уже когда‑то было. Я уже бежал здесь, прислушиваясь к звукам милицейской сирены…

«Отвык, блин, от пробежек», – звучат в моей голове слова. Это уже не Гарик. Это Паша Леонов. «Отвык, блин, от пробежек! Старость не радость…»

– Мы продолжаем бежать, а через несколько десятков метров в моей голове возникает очередная цитата из прошлого. "Я ему вроде руку сломал, – говорит Паша о своем обидчике, не зная, что бить амбала Гошу пивными кружками по черепу станет хорошей традицией этого бара.

Сам не ожидал – произносит Паша с явным удовольствием. – Давно не практиковался, а как до мордобоя дошло, так все вспомнилось… А вот дыхалка уже не та".

«Все вспомнилось», – сказал тогда Паша. Вспомнилось умение легко, между прочим, ломать руки? Интересно, чем занимался Паша Леонов в ФСБ?

– Ну ты что, сдох, что ли?! – это уже Гарик. Это уже сейчас. Я помотал головой, разгоняя не к месту нахлынувшие воспоминания, и легкой трусцой припустил за Гариком. Метров через сто я остановился, признав то самое место, где мы отдыхали с Пашей Леоновым. Я прислонился к стене дома. И в этом самом месте мы назвались друг другу. Я узнал, что мужчину в светло‑сером пальто зовут Паша. Он узнал мое имя. До обмена визитными карточками еще не дошло… Вдруг время каким‑то образом сжалось, и от рукопожатия у стены дома я перескочил к бронированному киоску, где мы затарились спиртным. Только что продавец сказал Леонову; «Ты мне еще должен остался!»

Следует медленный, исполненный непререкаемого достоинства поворот Пашиной фигуры к киоску. Губы искривлены в презрительной и печальной усмешке.

«Это ты не правду говоришь, – произносит Леонов чуть глуховатым голосом, в котором слышится жесткость и почти детская обида на слова продавца. – Я уже два с половиной года никому ничего не должен. Понимаешь? Никому и ничего».

Тяжелый подбородок чуть приподнят, отчего Пашина фигура напоминает памятник какому‑нибудь героическому деятелю. Уже два с половиной года он никому и ничего не должен. То есть он ничего никому не должен аж с девяносто шестого года или около того. Помнится, именно в девяносто шестом его выперли с работы. Что ж, логика понятна, но зачем так болезненно переживать свое увольнение по прошествии почти трех лет?…

– Вот ты где! – это опять Гарик, он убежал вперед, не заметив моей остановки, но теперь вернулся. – Что ты плетешься как черепаха?

– А ты с каких это пор стал великим легкоатлетом?

– С таких! Как начал с тобой прогуливаться… В гробу я видел такие бары! Лучше буду с дочерью в кукольный театр ходить, чем с тобой в такие притоны! – ругался Гарик, привалившись к стене рядом со мной.