Борис Иванов по каким-то делам срочно летал в Англию. И вернулся через две недели развинченный и пустой, с синеватыми пятнами на лице.

Пытался пройти на половину Нины — его не пустили. Не устроил шума, уронил на грудь голову, оперся на сопровождавшего его всюду Ратмира Черного. Нину встретил у лифта, схватил за руку, запричитал:

— Нам надо поговорить. Пожалуйста, прошу тебя. Она открыла дверь в свою половину, кивнула:

— Проходи!

С ними устремился Черный, но Нина строго на него посмотрела:

— Вы идите… на его половину.

Не пригласила ни в беседку, ни на пляж, — помнила высокомерные реплики Ратмира в питерской квартире Иванова, наглые, оскорбительные ухмылки. Указала ему место лакея.

Бориса провела в холл, предложила кресло рядом с журнальным столиком у растворенного балкона. Сама села напротив.

— Нина, не гони меня. Прошу тебя. Я болен, меня окружают подонки, злые, коварные люди. Я был в Лондоне, устал, еле вырвался, — не надо мне денег, не хочу их никуда вкладывать. Фирмы разоряются, объявляют себя банкротами, деньги мои ухают словно в трубу. Кругом прохиндеи и ловчилы, грязная сволочь! Не хочу, не гони меня, — и не пускай в Варну. И Черного удали. Он тоже подлец, как и все. Слышишь? Возьми под свою охрану, помоги.

— Я готова, но ты обещай слушаться меня, повиноваться.

— Делай, что хочешь, но только не пускай. Я хочу завязать: кончить пить, колоться. Черного боюсь. Запри меня.

— Хорошо! — сказала Нина, вставая. — Вижу, дошел до ручки. Приму меры.

Борис встал, глаза засветились огоньком радости и надежды.

— Нина, родная моя! Делай, что хочешь, но только спаси.

— Ладно, следуй за мной.

Пошли на половину Бориса. Подозвала Черного:

— Вы где живете?

— В Варне. В отеле.

— Хорошо. Поезжайте к себе и до моего звонка здесь не появляйтесь.

Черный — к Борису, схватил его за руку. Тот отстранился.

— Слушай ее. Она моя жена.

— До свидания! — строго сказала Нина и кивнула на дверь. Сама же позвала Данилыча, наказала пригласить врача. Провела Бориса в его кабинет, — это была угловая комната с дубовой двухстворчатой дверью, — подтолкнула Иванова к дивану, властно приказала:

— Постарайся уснуть. И смотри у меня, чтоб этого, — сделала жест, которым Борис укалывал себя через штаны, — больше не было. Хочешь жить — слушайся меня.

— И ладно, Нинуш, и хорошо. Я повинуюсь, только спаси, не пускай меня к ним.

Позвонила Данилычу. Дала ему указание:

— Борис Силаевич нездоров, ему нужен полный покой. Никого к нему не пускать, и его самого…

Вопросительно посмотрела на Бориса. Тот с покорностью воспринимал ее приказ.

— …без моего ведома не выпускать из его половины. Борис кивал головой: так, Нинуш, так, — не надо меня выпускать.

А она, поднимаясь, тоном прапорщика заключила:

— Будешь бунтовать — отпущу на волю. Пропадешь!

Он кинулся к ней, обхватил талию, упал на колени:

— Ниночка, любимая! Мне страшно, я боюсь, я не хочу умирать. Жизнь только начинается и — умереть! Нет, — не хочу. И охрану мою — удали. Они недавно убрали двоих парней, потом Фридмана и Костю вашего, подполковника Воронина.

Нина вздрогнула. Костю? Набрала номер телефона, его номер, Костин. Тот ответил. И повторил: «Я вас слушаю, что же вы молчите?..» — «С вами все в порядке?.. Да? Хорошо. Очень хорошо. Ах, извините. Ложная тревога случилась. Но я потом вам позвоню.