— Но почему один из нас обязательно должен присутствовать на вечерней службе?

— Осёл! Гарольд поет в хоре!

— Ну и что? Если он свернёт себе шею, взяв слишком высокую ноту, я не смогу ему помешать.

— Болван! Стегглз тоже поёт в хоре! Он сможет что-нибудь сотворить с Гарольдом после службы.

— Какая чушь!

— Правда? — угрожающим тоном произнёс Бинго. — Позволь мне сказать, что в «Дженни, девушка-жокей» негодяй похитил мальчика, который должен был скакать на фаворите, в ночь перед скачками, а кроме него никто не мог справиться с лошадью, и если бы героиня не надела камзол жокея и…

— Ох, ну ладно! Ладно! Но если ты считаешь, что есть опасность, не проще ли Гарольду просто не ходить в церковь?

— Он должен пойти. Надеюсь, ты не думаешь что треклятый ребёнок — образец добродетели, от которого все в полном восторге? У него самая дурная репутация среди деревенских мальчишек. Его имя давным-давно смешано с грязью. Он столько раз прогуливал службы, что приходской священник пригрозил выгнать его из хора, если это ещё раз повторится. Хороши мы будем, если его выгонят накануне соревнований!

Само собой, после этих слов мне ничего не оставалось, как пересилить себя и пойти в церковь. От вечерней службы в деревенской церкви почему-то всегда становится спокойно на душе и начинает клонить в сон. Возникает такое ощущение, что день закончился идеально. За кафедрой сегодня стоял старый Хеппенстолл, а его проповеди, которые он всегда читает размеренным, чуть блеющим голосом, настраивают на миролюбивый лад. Дверь в церковь была открыта, и в воздухе стоял смешанный запах деревьев, жасмина, плесени и чистой выходной одежды деревенских жителей. Повсюду, куда хватало глаз, фермеры сидели в расслабленных позах, мерно дыша, а дети, вначале ёрзавшие на своих местах, казалось, впали в транс. Последние лучи закатного солнца проникали в цветные стёкла, птицы пели на ветвях деревьев, женские платья слегка шелестели в Тишине и Покое. Именно к этому я и веду свой рассказ. Я наслаждался тишиной и покоем. Все наслаждались тишиной и покоем. И поэтому взрыв прозвучал как известие о конце света.

Я назвал это взрывом, потому что другого слова подыскать не смог. Только что в церкви царили Тишина и Покой, которые нарушал лишь убаюкивающий голос старого Хеппенстолла, говорившего о наших обязанностях по отношению к ближним, и вдруг раздался дикий, душераздирающий визг, бивший в темечко, пронзавший позвоночник и выходивший из пяток.

— Ии-ии-ии-ии-ии! Оо-ии! Ии-ии-ии-ии!

Сторонний наблюдатель мог бы подумать, что орут по меньшей мере пятьсот свиней, которым одновременно откручивают хвосты, но на самом деле это был всего лишь один Гарольд, с которым случилось нечто вроде истерики. Он прыгал на месте и изо всех сил лупил себя по шее. И каждые несколько секунд он переводил дыхание и вновь начинал визжать.

Ну, вы сами понимаете, когда такое происходит во время вечерней службы, ни о каких Тишине и Покое не может быть и речи. Прихожане мгновенно вышли из транса и повскакали с мест, стараясь не пропустить ничего интересного. Старый Хеппенстолл оборвал себя на полуслове и резко повернулся. А два церковных служителя, не потерявшие присутствия духа, как леопарды кинулись по боковому приделу, сцапали визжащего Гарольда и уволокли его в ризницу. Я схватил шляпу и кинулся к служебному входу. Я никак не мог взять в толк, что, прах побери, случилось, но в глубине души чувствовал, что без Стегглза здесь не обошлось.

* * *

Пока я добрался до служебного входа и уговорил кого-то открыть дверь, которая оказалась запертой, служба закончилась.