Её взгляд проник в него, и безвольно опустились руки. Но он ещё раз попытался огрызнуться:

— Работа, работа. Ты всегда была такая? Больная — значит, болей. К тебе приехал личный врач, лечить. А я не могу даже приблизиться к тебе. Сеанс должен быть утром, а ты — работать! — Но под её взглядом Кеша прикусил язык. Всё было в её доме не так, как он привык видеть и понимать. И она совсем не такая, какая явилась ему в Улан-Удэ.

Будь он прежним, подхватил бы сейчас свои вещички и — айда домой!

— Хочешь, пойдём в кино? — спрашивает Нинка тоненько.

Он отрицательно качает головой.

— Ну а просто погуляем?

Он усмехается:

— Что здесь — тайга?

Она начинает ходить по комнате.

— А почитать ты не хочешь? — спрашивает ласково. — У меня есть очень хорошие книги. Весь Толстой, весь Лесков, весь Хемингуэй. Когда мне бывает плохо, я стараюсь начать жить чужой жизнью, и сразу свои страдания отступают перед чужой болью. Не хочешь читать, может, посмотришь телевизор? Днём часто показывают вчерашние фильмы. Ты скажи, чего хочешь ты? То и будет тебе.

Звонит телефон.

— Не-ет. — Кеша загораживает Нине путь к нему. — Я уже понял, ты до ночи будешь связана с чужими людьми. Хватит.

Телефон звонит.

— А если это Оля? Или отец? А если это Варя с Ильёй?

Кеша отступает, но телефон уже замолчал.

— Ладно, чёрт с тобой, живи как хочешь.

Он ложится, но сон не идёт к нему. И вообще он ничего не хочет, ничего не помнит, ничего не знает о себе. Он не хочет никуда идти, ничего делать, не хочет говорить с Нинкой. Казалось бы, плохо тебе — освободись от мирского, расслабься, растворись в воздухе. А он не может — лежит бревном на тахте, ощущая вялую плоть.

Нина читает плотно исписанные листки, сидит вполоборота к нему — снова не обращает на него никакого внимания.

Звонят в дверь. Наверное, Оля пришла.

Нина нехотя откладывает листки, идёт в переднюю.

— Семён Петрович? — В голосе её крайнее удивление, крайняя растерянность. — Дина?

В одну секунду Кеша оказывается в передней.

— Э-э, простите, Нина Степановна, что бе-эз пре-эдупреждения.

Неказистый оплывший мужичонка топчется перед Ниной. Он прижимает к крахмальному животу гвоздики. Во рту он перекатывает жвачку. Видно, жвачка мешает ему, он выплёвывает её в платок. Мужик страдает несварением желудка. Обмен ни к чёрту. Любит мясное и тесто. Девчонка — тощая, красная. Жидкие волосы стянуты по бокам, как у школярки. Нос — горбатый, губы — узкие. Девчонка много сидит. Любит солёное и острое.

— Семён Петрович! — Вид у Нины крайне обалделый. — Заходите, будем пить чай. Дина, положи зонтик сюда. Да, познакомьтесь. Это Иннокентий Михайлович — мой лечащий врач. Это Семён Петрович — мой непосредственный начальник. Это Дина, мы вместе работаем. — Нина тоже топчется на месте, не зная, что делать: взять цветы у мужика или просто идти на кухню?

— Я давно, э-э, хотел навестить вас, но вы знаете обстановку. Дисциплина соблюдается только тогда, когда, э-э, заведующий на месте.

Наконец все на кухне. Кеша не знает, садиться ему со всеми за стол или идти опять лежать.

— Садись, Кеша, — говорит Нина, но Кеша, ни слова не говоря, идёт в комнату. Он зол, что снова кто-то влез между ним и Нинкой, но жадное любопытство к её жизни заставляет ловить каждое слово — двери настежь, он слышит даже дыхание Нинки, чуть торопливое.