— Зачем вы рассказываете всё это мне? При чём тут мой Сеня? — кивала часто старушка.

— Кеше что… — неторопливо продолжала Александра Филипповна. — Кеша там читал книжки. У него много книжек, а времени не хватает. Кеша совсем не пострадал. За него тут… один у нас есть… хлопотал… полковник. Кеше что, Кешу выпустили. — Александра Филипповна замолчала. Она молчала долго, и стучали настенные часы. — Девочка померла. Ей было шестнадцать лет.

Старушка не спросила ещё раз, при чём тут Сеня. Она встала, шагнула было к двери, видно, не смогла уйти, снова села.

— Приказ об аресте Кеши подписал Воробьёв. Милиционер-то показал нам ордерок. «Сам Воробьёв. Никак нельзя ослушаться, извините, — всё повторял. — Моя смена…» Скромный такой милиционер, вежливый, не спешил, аккуратно так всё делал. «Я, — говорит, — при исполнении».

Старушка хотела что-то сказать, но Александра Филипповна не дала.

— Вышел Кеша, перво-наперво отправился к той девочке в гостиницу, а она как раз накануне и померла. Пробыл там недолго, вернулся. Надел белую рубашку, чёрный костюм и пошёл на приём к Воробьёву. — Александра Филипповна смотрела в окно сухими глазами. — Воробьёв не принял его, не захотел. Вернулся Кеша. Чего не знаю — не знаю, не при мне дело было, дочка слышала: он позвонил Воробьёву. Что наговорил, не знаю, врать не буду. И дочка не поняла. Только слышала, кричал он сильно. Потом стал бить стёкла в шкафах, посуду, совсем потерял голову.

— Мама, что я купила, мамочка! — влетела в кухню Оля. — Я такое достала! Бабушка, что мама вам сделает! Вы пальчики оближете. Я на рынке была. — Оля стала вытаскивать из сумки кульки. — Мам, вот тебе изюм. Вот тебе грибы, мама, сделаешь жюльены, хотя бы четыре горшочка. — Оля сияла.

Старушка встала.

— Я мать, вы мать, — трясла она головой. — Пусть меня не вылечит, теперь я понимаю, почему мне не помогает его лечение. Наверное, он знает, что я Сенина мать, и не хочет вылечить меня. Пусть я такой останусь навсегда, мне недолго уже. Сеня умирает. Я мать, вы мать.

— Доченька, умница, — ласково протянула Александра Филипповна. — Смотри, как всё купила по-хозяйски. Смотри, какая ты самостоятельная. Будешь хорошей хозяйкой. Давай-ка, повязывай фартук, помогай маме. И я уже никуда не пойду, опоздала. Устроим пир!

Старушка, согнувшись, пошла из кухни.

— Мам, давай я нарежу мясо. А потом мы пойдём гулять. Слышишь, мама? Мне мясник дал самый лучший кусок, говорит: «Молодой хозяйке!»

Ещё три недели назад Нина даже не заметила бы противоречия, сложности случившегося, сейчас же, отвыкшая от напряжённой работы, смятенно пыталась развязать узлы. Но тщетно. Мысли суетливо набегали, сталкивались, рвались. И, как когда-то, когда ей не давались фраза или ред. заключение, Нина переключилась на другую работу. Заспешила. Крем взбивала, вытаскивала из духовки слой за слоем будущего торта, готовила фарш для голубцов.

— Тут один полковник лечился у Кеши. Если бы не он, ни за что не остаться бы Кеше здесь, выслали бы, — никак не могла успокоиться Александра Филипповна. — А разве можно нам отсюда сдвинуться? Портрет моей дочки висит на Доске почёта, она у меня работает в текстильной промышленности.