— Мама, выпей лекарство, я прошу тебя, — прерывает её Олин голос.

Как странно, Олег ушёл, и она перестала что-либо понимать. Почему так отстранённо она воспринимает сейчас отца и мать? Что такое Кешино лечение? Откуда появилась она и куда уйдёт? Сердце может стучать отдельно от неё, от тела, само по себе, ноги могут не идти, когда голова ясна, а вместе она — мучится. Ничего не понять. Что рождает в человеке любовь и боль? Где прячется то, что зовётся душой?!

Ни один вопрос не имел ответа.

А когда Олег был жив, она знала всё. «В каждом явлении есть центральный узел, нужно его найти, — шпарила уверенно, — вот как спинной мозг связывает воедино руки, ноги…» Она даже смела поучать Олега! У него не шёл эксперимент, это случалось часто, он приходил расстроенный, жаловался ей: «Никак не пойму: вещества подобраны правильно, условия реакции обычные, время обычное, а эффекта нет!» Она важно спрашивала: «Может, ты взял не тот катализатор? Не подходящий для реакции?»

Сейчас смешно вспоминать те сентенции. Как нелепо её вмешательство в его химию! Что она понимает в этой химии? Олег же не одёргивал, а радовался тому, что она занята им. Начинал подробно объяснять, что вовсе не во всех реакциях присутствует катализатор, что дело, видимо, в неправильной постановке задачи.

До чего глупа она была тогда! Она ревновала Олега к химии. Спешила выбросить его вонючий костюм на балкон, а Олега поскорее затолкать в ванную, к воде и душистому мылу, чтобы он стал только её Олегом. Она включала его в общую орбиту с Ильёй и Варей, подсовывала понравившуюся ей книгу, тащила в театр на новый спектакль или в Архангельское — хотела, чтобы он любил то, что любит она.

Голова к голове, плечо к плечу… шестнадцать лет вместе.

— Мама, смотри, как интересно! Колокола, мама! И понавесили цветные лоскутки! Зачем? Это совсем не так, как в нашей церкви, да, мама?

Автобус затормозил. Через мгновение они с Олей очутились перед дацаном.

Лоскутки — детская наивность. Но дацан светится! Откуда, интересно, берётся этот свет? Нине стало не по себе. На неё пахнуло Вечностью. Страх приковал ноги к земле, Страх толкал — войди! Страх не пускал.

Она видела себя со стороны — бледная, с лихорадочно блестящими глазами! Чувствовала, как жалка она на фоне дацана. Тощая шея едва удерживает голову, плечи приподняты в напряжении. Кажется, в ней одной сейчас страх всех людей перед смертью и непонятностью, перед жестокостью жизни. Смертью Олега она пересеклась с вечными тайнами.

Сначала, с солнца, ничего не увидела. Долго привыкала к полумраку.

На стенах — красочные, многосюжетные картины. Каждая картина — своя история.

Людей в дацане немного: человек десять — по одному, по два и группа туристов с фотоаппаратами. Им что-то тихо рассказывает старый служитель. Лицо у него жёлтое, губы сухие. Нина прислушивается.

— Этот храм в Иволге — единственный бурятский храм в Советском Союзе, своего рода духовный центр верующих. Здесь представлена северная ветвь буддизма, она реформирована, смешана с языческими мифами. — Хрипловатый голос служителя будничен. Обычный музей, обычный экскурсовод. Говорит по-русски. Значит, группа русская.

Зачем ей этот храм? Зачем ей нужна чужая вера? Но рассказ служителя тревожит. Она подходит ближе и теперь ловит каждое слово.

— Создателем этого своеобразного вероучения был уроженец Тибета — Дзонхава, что в переводе означает «Дикий лук». Дзонхава жил в тех местах, где дикого лука было очень много. — Служитель помолчал немного, почмокал губами, словно хотел оживить их, сделать менее сухими, снова заговорил равнодушно: — Это довольно наивная разновидность классического буддизма, однако она сохранила его основные понятия, в том числе такие, как достижение нирваны, то есть вечного блаженства в результате ряда перерождений.