— Не верь этому! — вскрикнул Огерн. — Да, это верно, горожане многого добились во владении мечами, но им пока не выстоять против тех, кто обучается военным искусствам с колыбели!

Ваньярский стражник бросил на Огерна злобный взгляд. Кузнец ответил ему взором, от которого человек мог бы застыть, как льдышка, и развалиться на куски. Женщины на мгновение отшатнулись, напуганные повисшей в воздухе безмолвной угрозой.

Король быстро развеял ее:

— Я не могу запретить человеку разговаривать, Огерн, даже если речь идет о рабе.

— Похвально, — кивнул Огерн. — И я готов не тревожиться ни о чем, если буду уверен, что ты, король, не забываешь, что стоит слушать, а что — нет.

— Не забываю, — заверил Огерна король. — Кроме того, я еще умею слушать внимательно, и даже в лепетании младенца я могу найти зерно мудрости. А ты — ты приковал себя к стене, Огерн?

— Пока ваньяры мчатся по равнинам в своих повозках, а жители Кашало рассказывают им, где дороги поудобнее? Нет, о король, я не прикован к стене, но Кашало должен быть прикован к собственной свободе, а городская стена — это обручальное кольцо, которым город с этой свободой обручен!

— А меня ты обвиняешь в предательстве? — Ваньяр вскочил и вытянулся в струнку.

— Нет, — покачал головой Огерн. — Я обвиняю тебя в верности — верности своему племени! — С этими словами кузнец посмотрел на короля. — Он ничего не приобретает, когда дает тебе добрые советы, но он получит свободу и вернет себе свое положение за счет того, что дает тебе советы ложные!

— Нет! — воскликнул король, но Огерн только резким движением развернул меч и передал его ваньяру.

Тот с радостным криком поймал меч, а Огерн выхватил длинный нож…

Спорщики растерялись.

— Отдай мне меч! — приказал король, приблизившись к ваньяру.

Ваньяр искоса глянул на короля, неохотно повернул меч рукоятью к себе и отдал его Огерну. Кузнец схватил меч, убрал в ножны и его, и нож и отвернулся, с трудом владея собой.

Стена стала ниже. Древесина, из которой ее выстроили, стала возвращаться на склады. Огерн с тоской смотрел на происходящее, а купцы, к которым возвращалось их добро, выглядели довольными и успокоенными.

— Разве не смешно, — проворчал Лукойо, — что рабы, растерзывающие стену, ваньяры?

— Ничего смешного тут не вижу, — буркнул Огерн. — Вижу угрозу.

— Ну, мы конечные эти делать не будем, — подхватил другой ваньярский раб, а первый согласно кивнул. — Нет, мы, ваньяры, так с рабы не поступать, мы их обезножить, чтобы они не моги на мы нападать, и еще мы у они отбирать дети! Мы не давать им иметь дети!

— И когда мы с рабы такое делать, чтобы они не иметь дети, эти рабы бывать послушные и не бунтовать.

Молодые люди слушали выпучив глаза, кивали, впитывали словно губка каждое слово пленных.

— Хотите сказать, что и с вами мы должны были так же поступить?

— Ой, нет! — быстро закачал головой ваньяр, а его напарник осклабился.

— Мы такие родные, какие мы милосердные быть! Только мы думать, вы хотя бы нас бить или толкать, и чтобы мы помнить, кто хозяин, а кто раба.

— Ну а как бы вы обошлись с пленными женщинами? — поинтересовался другой молодой кашалец.

— Какие обошлись? — оскалился пленный.