— Какой же дух мучает ее сейчас? — прошептал Огерн.

— Посланный Улаганом, конечно. — Чалук нахмурился. — Какой же еще?

Конечно, какой же еще? Ломаллин делал все, чтобы приносить людям счастье, любовь и жизнь, а Улаган в ответ делал все, чтобы принести людям несчастья, одиночество и смерть. Но почему Рил? Почему этой несчастной женщине — вот уже второй раз за три месяца?!

На эти вопросы не было ответа, и шаманы ничего не могли, сказать Огерну такого, чего бы он еще не знал. Они уже сколько раз ему повторяли одно и то же: Рил ослабла, а там, где слабость, Улаган тут как тут. Прорывается и разрушает. Он бог, и он может делать все, что ему заблагорассудится. Остановить его мог только Ломаллин и те боги, что на стороне Ломаллина.

Огерн оглянулся на лежащее без движения тело жены — такой маленькой, такой хрупкой, с такими неправдоподобно огромными глазами, а Рил снова распахнула глаза и беспомощно смотрела на мужа. Огерн обернулся к Чалуку, прикрыл глаза и согласно кивнул.

— Хорошо, Чалук. Только скажи мне… — И его пальцы впились в плечо шамана. — Будет она жить? Сможет?

Чалук, не мигая, смотрел в глаза Огерна, потом медленно перевел глаза на Рил.

— Это вопрос к шаману опытнее меня, — ответил он так, словно кто-то вытягивал из него эти слова клещами. — Но такого здесь нет.

Он отвернулся и, разведя в стороны шкуры, закрывавшие вход, вышел из хижины. Огерн вышел следом за ним.

Стояла прохладная весенняя ночь. Чалук обернулся к Огерну:

— Мог бы ты привести Фортора? Он заботится обо всех кланах народа бири. Но он живет в четырех лигах отсюда.

Огер задумался и принялся быстро подсчитывать:

— Это займет всю ночь и большую часть завтрашнего дня…

— И ты успеешь вернуться и узнать, что ее душа уже покинула тело, — кивнул Чалук, поджав губы. — А главный шаман нашего народа живет еще дальше. — Чалук медленно покачал головой из стороны в сторону, не спуская глаз с Огерна. — Нет, Огерн, мы с Мардоной не самые великие из шаманов, но, кроме нас, у племени никого нет. Болезнь Рил — за пределами наших знаний, за пределами наших умений. Теперь твоя жена в руках бога.

— Но мне-то что же делать? — в муках воскликнул Огерн.

— Молиться, — ответил Чалук. — Оставайся тут, неподалеку от хижины, и молись. Если Ломаллин услышит тебя и созовет все свои силы на битву с Улаганом и если Мардона и я сможем дать Рил достаточно силы, горячка может отступить и она сумеет выжить. Оставайся тут, Огерн, и всем сердцем молись Ломаллину.

Долгую-долгую минуту Огерн вглядывался в лицо шамана, после чего кивнул. Чалук отвернулся и, откинув шкуры, ушел в хижину, а Огерн остался на холодном, морозном воздухе — весна только-только началась. Он остался один-один на один со своей душой.

Огерн поглубже вдохнул, наполнил легкие холодным воздухом и ощутил стыд за то, что ему стало легче, — но ведь здесь было так тихо, так спокойно, такой покой был в том, чтобы смотреть на холмы, на голые дубы и вязы, взбирающиеся по склонам к растущим на вершинах соснам. Он медленно развернулся, осматривая окрестности, и наконец почувствовал, что его губы самопроизвольно растягиваются в улыбке. Чалук был прав: его душе надо было передохнуть и обрести силы, которые она передала бы Рил, чтобы невидимый Покровитель подошел к ней этой ночью. Огерн наполнил свою душу покоем ночи, впустил в нее красоту холмов, их крутизну, даже протоптанную тропу, которая вела вдаль через холмы…

И он вспомнил, как глубокой зимой увидел выходящего из-под деревьев Манало. Ах, вот если бы он снова вышел из леса той же тропой! Пошел бы по тропе и вышел бы к деревне…

Огерн ждал, надеясь без надежды, и вся его душа стремилась вверх в безмолвной, неслышной молитве Ломаллину.