Он ждал, и, казалось, от ожидания душа его иссохлась.

Но только сосны упрямо темнели на холмах, а мудрец не шел.

Огерн понял, что у него ничего не вышло, и немного передохнул. Сердце сжималось от боли. Конечно, он не мог призвать Манало, не мог вызвать Ломаллина.

Но он мог просить. И всю эту долгую морозную ночь он просил. Рил лежала в холодном поту, а душа Огерна стремилась ввысь. Мир вокруг него ожил, заиграл красками. Рил умирала, а Огерн все молился, молился о чуде и звал Манало.

Но мудрец не пришел, и небо озарилось восходом.

И из хижины вышел Чалук, положил тяжелую руку на плечо Огерна и сказал:

— Мы сделали все, что могли, Огерн, но этого было недостаточно. Пойдем, попрощайся с ней.

Огерн стоял на коленях — застывший, окоченевший. Медленно-медленно поднялся он на ноги и пошел за шаманом в хижину.

Они вышли оттуда, когда над горизонтом поднялось солнце, чтобы проводить душу Рил на небеса. Некоторое время они стояли молча — Чалук в страхе и тревоге. Лицо Огерна было грозным, а сердце — полным ярости.

Огерн, — умоляюще проговорил шаман, — мы ничего не могли больше сделать.

Огерн рубанул рукой по воздуху.

— Не на тебя я гневаюсь, Чалук. На самом деле и ты, и Мардона все сделали, чтобы облегчить Рил ее последние минуты. Нет, не вы заслуживаете мести.

— Кто же тогда? — спросил Чалук и тут же пожалел о вопросе, потому что Огерн прорычал:

— Ломаллин! — и быстрым шагом отправился к своей кузнице.

Там он схватил молот и принялся колотить по наковальне до тех пор, пока молот не сломался, а наковальня не покрылась вмятинами-следами ярости кузнеца. Но гнев Огерна не унялся. Он смотрел в огонь и молча проклинал Ломаллина, отпуская своему богу оскорбление за оскорблением. Гнев мало-помалу отступал, и вызревал замысел мести. Огерну пришла мысль, что нанести удар Ломаллину он мог бы только через посредничество Улагана, и уж, конечно, покровитель людей получит по заслугам, если Огерн поклонится его сопернику…

Огерн завыл, откинул голову назад и повалился на пол. Ну не глупость ли? Повиноваться и поклоняться богу, который забрал жизнь у Рил? Но к кому же тогда ему обратиться? Какому богу поклониться? Улаган был его врагом, и Огерн решил, что будет изо всех сил бороться с человеконенавистником, проникать в его замыслы и козни и мешать им, когда только получится. Он знал, с каким богом ему сражаться, он понимал это очень хорошо…

Но с чьей помощью? Какой бог мог дать Огерну силы для такой мести? Если Ломаллин обманул его, к кому же ему обратиться за помощью?

Наконец, обессилев от гнева, Огерн повалился на пол кузницы и, рыдая, уснул.

Разбудил Огерна шум взволнованных голосов. Он испуганно огляделся и увидел длинный золотистый луч солнца, пробившийся в кузницу из-под шкур, занавешивающих вход. Огерн огляделся и поразился тому, что еще жив, жив после пережитого горя, и что мир продолжал существовать… без Рил.

При воспоминании о смерти жены у Огерна вдруг опять стало пусто в груди, словно оттуда следом за Рил ушло его сердце. Отчаянно желая забыться, Огерн поднялся и, покачиваясь, вышел из кузницы.

Народ сгрудился около пони, нагруженного двойной поклажей, а рядом с пони стояли четверо мужчин с посохами и длинными ножами, засунутыми за широкие кожаные ремни. Говорили все одновременно — требовали новостей, выспрашивали, что за товары привезли эти люди, тащили свои куски янтаря или олова, выкопанные в скалах в сутках пути от деревни. Огерн смотрел на эту кутерьму безо всякого интереса, поражаясь тому, что им владеет одна только свинцовая тоска. А ведь прежде появление покупателей янтаря вызывало у него радость и восторг. Но какая могла быть в жизни радость теперь, без Рил?

Один из торговцев стоял впереди пони.