По этому импровизированному мостику Мадлен и Жако забрались в магазин.

Мадлен сняла патронташ. В нём ничего не было, кроме марли, но она-то как раз теперь и пригодилась.

Жако подал Мадлен свой перочинный нож. Она разрезала голенище сверху донизу и сняла с ноги сапог.

После перевязки и холодной воды Жако почувствовал значительное облегчение. Теперь он мог шагать рядом с Мадлен, не отставая.

Они спешили на помощь Этьену.

Миновав Бельвильский бульвар, они услыхали частую перестрелку, доносившуюся с улицы Рампонно.

— Этьену теперь жарко! — промолвил Жако.

Но стрельба вдруг сразу прекратилась.

Вскоре прогремел выстрел из пушки, и снова всё утихло.

Мадлен остановилась.

Жако молча опустился на мостовую.

Оба поняли, что баррикады на улице Рампонно больше не существует.

«Этьен говорил, что я не успею вернуться, — подумала Мадлен. — Но это из-за ноги Жако».

Она взглянула на своего спутника. Он сидел и беспокойно озирался по сторонам.

— Ты что, Жако? — спросила Мадлен.

— Мне пришла мысль… — сказал Жако. Голос его стал совсем беззвучным. — Я вспомнил о канализационной трубе, про которую говорил маленький Бантар…

— Правильно, Жако, желаю тебе удачи! — Мадлен протянула ему руку. — Иди скорей, а я… никуда не пойду.

— Мадлен!.. — вскричал Жако и поднялся на ноги.

До сих пор он безмолвно подчинялся ей, но теперь вдруг почувствовал себя более сильным, чем эта девушка, которая всегда восхищала его своей отвагой. Он не сразу нашёл подходящие слова, чтобы выразить своё возмущение её малодушием.

— Идём! — сказал он тоном, исключающим возражения. — Идём, объяснимся дорогой. Нельзя терять ни минуты. Ты погубишь и себя и меня. Дойдём до колодца, а потом — решай!

Жако схватил Мадлен за руку и увлёк за собой.

Мадлен не сопротивлялась. Они шли молча.

Город медленно пробуждался. Часы на башне мэрии пробили три раза.

Жители нерешительно приоткрывали ставни и робко выглядывали из окон. Никто не торопился выходить из дому.

Укрываясь в воротах от проезжающих патрулей, Жако и Мадлен понемногу приближались к обгоревшим стенам мэрии. Напротив находился двор с подземным ходом, о котором говорил Кри-Кри.

Они вошли в открытые ворота, не встретив во дворе ни одного человека.

Увидев люк, Мадлен остановилась. Жако взглянул на неё. Она стояла, опустив голову, на щеках её блестели слёзы.

Жако, преодолевая жалость к Мадлен, заговорил сурово:

— Конечно, самым лёгким было бы для тебя сесть посреди улицы и с презрением смотреть в лицо жандармам, которые вдоволь поиздеваются над тобой, прежде чем прикончить. Но так поступают самоубийцы, а не борцы. Ты на меня не сердись, если я тебе прямо скажу, что думаю. Ты была невольной соучастницей предательства Люсьена, а теперь сознательно хочешь изменить знамени, на котором написано: «Борьба до конца!»

Сердце Жако учащённо билось. Он перевёл дыхание и сказал:

— Подумай, наконец, о Жозефе! Мы оставили его на руках мальчика…

Но это напоминание было уже лишним. Упрёки Жако, его искренние и простые слова нашли дорогу к сердцу Мадлен. Не поднимая головы, она прошептала:

— Я пойду с тобой, Жако.

Люк, через который вылез недавно Кри-Кри, оставался открытым. Жако и Мадлен спустились в колодец..

Город пробуждался к жизни. Чаще стал доноситься барабанный бой.

Начиналось страшное воскресенье последней майской недели 1871 года.

Глава двадцать шестая

Последний салют

Хотя на баррикаде оставалось ещё пятнадцать бойцов, со стороны можно было подумать, что люди её покинули.