|
- Истина - это не сладкая водичка... На следующий день утром - Алеша только еще проснулся - Андрей Никитич уже сидел на постели. - Ты что, папа?! - спросил Алексей. - Уеду я, сынок, отсюда, - ответил старик. - Нету в этом доме любви. Пойду к маленьким, седым старичкам в монастырь... На край света... Нету здесь любви... - Да что ты, отец, - так и подскочил Алеша. - Как же здесь нет любви?! ...А Анечка!? Сколько она нам сделала добра?! Ты же знаешь мое к ней отношение... И потом она говорила, что Клавдия Ивановна - очаровательный, тонкий человек. Анечка только очень жалела, что уехал ее брат Федор. Андрей Никитич не отвечал; наступила полная тишина, во время которой он - скрючившись - застыл на постели. Наконец, старичок прервал молчание. - Я не поеду только потому, - улыбнулся он, - что на свете не может быть полностью злых людей. В каждом есть частица добра, которую можно разбудить... И старичок погрузился в свои размышления о Боге; когда он думал о Боге, то придавал своим мыслям такой благостный, умилительный характер, что весь мир, все существующее принимало в его мыслях умильный, сглаживающий и доброжелательный вид. Бог тоже внутри него принимал такой вид. При таком Боге можно было спокойно умереть. И старику становилось легче: умиление распространялось до самых глубин его души, которая становилась мягкой, как вата. Вечером Андрею Никитичу опять стало худо. Алексей и Анна были около него. Клавуша то входила, то выходила. Лицо Андрея Никитича словно все растворилось в жалобе; он задыхался. Какая-то большая, черная муха села ему на нос. Алеша хотел было ее согнать, но старичок плаксиво возразил: - Не убивай, Алеша... Она тоже хочет жить... Не трогай. Он так и пролежал некоторое время с предсмертными хрипами и мухой на носу. - Полотенце ему на глаза надо повязать, - высказалась Клавуша на ушко Анне. - Полотенце. Между тем пришел врач; потом свистнув, скрылся; но в положении старика ничего не изменилось; сам он считал, что почти умирает. Главная его забота была, чтоб умереть ладненько, с хорошими мыслями, с умилением в душе и не дай Бог, чтоб кого-нибудь обидеть. - Я вас не толкнул?! - взвизгнув, обратился он вдруг, чуть не плача, к вошедшему деду Коле. Тот мгновенно спрятался за дверь. ...Неожиданно старичка очень остро кольнуло в сердце и ему почудилось, что оно вот-вот разорвется. Он испуганно взглянул на Клаву и среди мертвой тишины пробормотал: - Вы меня любите!? Ах, как мне надо, чтоб меня любили!! У Анны он вызывал приток скрытой злобы. Ей казалось, что в момент смерти лицо его сделается совсем добреньким и благодушным. "Как ребенок, которому страшно пред жизнью, пред темнотой, - раздражалась она про себя, - и который думает, что если он будет хороший, послушный, то несчастье обойдет его, и все будут его гладить по головке, и весь мир тогда сделается милым и ручным. |
