|
И все более неуправляемым, отчаянным: на дне рождения Пуси взял и выбросил в окно все бенгальские огни, и ока, конечно, разревелась. Маньуко вскипел, кинулся на Фитюльку с кулаками, а тот залепил ему пощечину. Только через неделю их помирили. Прости, Маньуко, даже не знаю, как это у меня вышло. Брось, Фитя, и ты меня прости за то, что я психанул. Бон Пуси стоит, она уже не сердится и к себе приглашает. Однажды он, пьяный вдрызг, пришел на рождественскую мессу; Лало с Большим тащили его в парк на себе, еле выволокли. Отпустите меня, — вопит как резаный, — плевать мне на все, — наизнанку выворачивается, — вот бы сейчас револьвер! Зачем, Фитюля, нас, что ли, пристрелить? — дрыгает ногами. — Да, да! И этого, что сюда плетется, и тебя, и тебя — паф, паф! А в воскресенье ворвался на своем «форде» — жж-иик — прямо на газон ипподрома и давай пугать людей — жж-ж-иик, кто орать от страха, кто прыгнул через барьер, паника страшная! На карнавале все девочки бегали от него врассыпную, как от прокаженного, — чем в них только не кидал: кожурой, гнилыми яблоками, вонючими хлопушками, даже резиновыми шарами с мочой. Перепачкал кого мог — грязью, кухонным мылом, мукой, гуталином. Они ему — псих, свинья, скотина, паразит, крыша поехала… В праздники на «Террасах», в парке, на танцах и в «Lawn Tennis» разгуливал — шпана шпаной, в изжеванном костюме, грязный, нечесаный, в руках пузырьки с эфиром — пики-ти, пики-та, бам-бац! Я ей прямо в глаза — ха-ха-ха, пики-ти, пики-та, — бам! — она ничего не видит. Подставлял палки танцующим, пусть споткнутся, а-а, упали — с приземлением вас, ля-ля! Лез во все драки, и его били, ну а мы, конечно, за него, когда могли. Смотри, Куэльяр, доиграешься, уговаривали, ты плохо кончишь! Совсем дурная слава пошла о нашем Куэльяре, и Чижик — слушай, друг, пора кончать, а Большой — на тебя смотреть радости мало, а Маньуко — девчонки вообще не хотят с тобой знаться, думают, ты — псих, бандит какой-то, ломака. Куэльяр грустно, понимающе — больше этого не будет, самому стыдно, честное слово! А то с вызовом, злобно — ага, бандит, значит, да? Эти пискушки так говорят о нем? Ну а ему — плевать сто раз, он их в гробу видал, он на них положил…
На торжественном выпускном вечере — начальство, два оркестра, «Country Club», — собрался весь класс, кроме Куэльяра. Не дури, — говорим, — ты должен быть с нами, мы тебе найдем какую-нибудь птичку, Пуси уже говорила с Марго, Фина с Илсе, Японочка с Эленой, Чабука с Флорой, да они все помирают заполучить тебя, выбирай любую и приходи с ней. А Куэльяр уперся — на кой шут ему этот дурацкий смокинг, на хрена ему этот вечер, лучше они потом соберутся. Ну ладно, твое дело, только ты сам себе враг. Тогда пусть ждет их в два часа у «Часки». Они проводят девочек и придут — надо же отметить такое событие, а он грустный-прегрустный — надо, само собой…
Вот видите, говорила Фина, пришло время, и Куэльяр влюбился. А Чабука — да еще как: глаз с нее не сводит, прямо тает. Л ребята по вечерам в бильярдной — неужели получится? Большой — неужели решится? И Чижик — а вдруг Тересита все знает? Так, напрямик, не спрашивали, а если намеком, он притворялся, мол, не понимаю, о чем вы. Видел Тереситу? Да. Были в кино? Да, на дневном сеансе — фильм с Эвой Гарднер, ну и как? Отличный, обязательно сходите. Куэльяр снимал пиджак, засучивал рукава, брал кий, заказывал пива на всех пятерых, и они играли допоздна. Однажды после королевского карамболя он сказал глухим голосом, пряча глаза, — меня лечить собираются, — отметил мелком свои очки, — операцию будут делать. А они — Фитя, значит, тебя в больницу положат? Ну расскажи! И он с безразличным видом — а что особого? это делают, но только не здесь, а в Нью-Йорке, старик свозит его туда. |
