|
Нина слушала с отсутствующим видом, кивала. Тут он спохватился, спросил: — Может, папа твой будет против, может, он хочет, чтоб ты в совхоз вернулась? Так мы его уговорим. Отца Нины он видел только пару раз, да и то издали — это был немолодой уже на вид мужчина с гордой осанкой и неподвижным лицом; сразу было видно, от кого Нина унаследовала свою невозмутимость. В нем была неуловимая неправильность, что-то неприятное, отталкивающее, — Вячеслав Иванович стыдился своей реакции и объяснял ее слишком надменным видом этого человека. С учителями общалась только мать Нины — тихая, робкая женщина, которая соглашалась со всем, что ей скажут. — Нет, папа хочет, чтоб я большим человеком стала, — ровно ответила Нина, отводя глаза, — у него сыновей нет. — Так что тогда? Я же вижу, ты тревожишься о чем-то. — Вы не поймете, — все так же ровно ответила Нина. — Но я буду поступать в институт, вы не волнуйтесь. Взмахнув черными лоснящимися косами, она ушла — а Вячеслав Иванович еще долго сидел, озадаченный, пока в класс не просунулась нетерпеливая рожица заждавшегося своей очереди ученика. — ...И вот, — жалобно сказал Вячеслав Иванович Тимуру, — если бы я, конь ломовой, не решил бы на другой день лопатой помахать — то, может, все бы и обошлось. Может, она бы знаменитым ученым стала — с ее-то задатками... Я ей, выходит, всю жизнь перекорежил этой проклятой лопатой... Дорожка к турникам вела вдоль школьной ограды, и Вячеслав Иванович бодро разбрасывал снег, когда услышал с другой стороны рассерженные голоса. Поначалу он не обратил на них внимания, но потом узнал Нину. Второй голос принадлежал мужчине, и Вячеслав Иванович не понимал его языка — Нина же, видимо, из чистого упрямства отвечала по-русски. «Нет, папа, я поеду в город, — говорила она, — и буду учиться, а ты... да что хочешь делай, мне не жалко! Да хоть...» Мужской голос оборвал его — слов Вячеслав Иванович не разобрал, но от интонации волосы на его голове стали дыбом. Он мгновенно почувствовал себя невежественным дикарем, сидящим в пещере; жалкий костерок едва разгонял темноту, снаружи поджидали хищники и злые духи, и копье, лежащее рядом, не могло защитить от наползающего извне кошмара. Он вдруг понял, что весь его здравый смысл, рациональность, научный склад ума — всего лишь ступенька над бездной; тьма близко, и в ней водятся чудовища. «Почудится же», — пробормотал Вячеслав Иванович, встряхнув головой. Мужского голоса больше не было слышно; из-за ограды доносились только отчаянные девичьи рыдания. Он осторожно заглянул в щель, маясь от томительной неловкости: то ли бежать утешать любимую ученицу, то ли сделать вид, что ничего не слышал, чтобы не смущать ее. Нина сидела прямо на мокром снегу; ее плечи тряслись от плача, и в нем было такое отчаяние, что Вячеслав Иванович так не решился окликнуть девочку. Он решил поговорить с ней позже. Было очевидно, что Нина соврала, когда сказала, что отец одобрит ее учебу. Не захотела огорчать учителя — несмотря на сдержанность Нины, Вячеслав Иванович знал, что она очень хорошо к нему относится и понимает, какая это для него была бы радость: его выпускница — студентка МГУ. Он лелеял надежду, что стал для нее если не вторым отцом, то хотя бы старшим братом, и Нина всегда неявно подтверждала это, вот и теперь согласилась с ним даже ценой конфликта с отцом. Видимо, этот заносчивый совхозник считал, что девочка должна вернуться домой; он явно не понимал, насколько она талантлива, насколько умна. — И я, осел этакий, решил ему все объяснить! — горестно воскликнул Вячеслав Иванович. — Он меня даже слушать не стал, прошипел что-то по-своему... А на другой день Нина пришла в учительскую, когда я был там один, и кричала на меня... что-то безумное, что я лезу не в свое дело, что теперь отец считает, что она заодно с нами, еще какой-то бред. |
