|
.. или не делает прямо сейчас. Убийца — настоящий убийца — тоже мог сложить два и два, сопоставить разрытую могилку одного маленького мальчика и бродящих по общежитию мертвецов. После этого за жизнь Лизы не дать и ломаного гроша. Подъезд был перекрыт автобусом с черной полосой на борту. Тимур остановился, дожидаясь, пока пройдет похоронная процессия — несколько десятков людей, большей частью невысоких и щуплых, странновато одетых азиатов. Перед гробом несли большой черно-белый портрет; Тимур рассеянно проводил его взглядом, нетерпеливо барабаня пальцами по рулю. Внезапно он сбился с ритма; выбивающие дробь пальцы замедлились, переходя на похоронный марш, а потом и вовсе замерли. Дорога освободилась, но теперь Тимур не спешил ехать дальше. Мельком увиденный портрет не шел из головы. Черно-белая фотография, наверняка когда-то сделанная для паспорта. Лицо как печеное яблоко, широкие скулы, узкие глаза, сеть морщин. Этому мужчине могло быть и пятьдесят, и восемьдесят. Гордое, пожалуй, даже надменное лицо. В нем было что-то противоестественное, и Тимуру пришлось потратить несколько минут, чтобы понять: у старика были светлые глаза, и, хотя на черно-белой фотографии этого нельзя было разобрать, Тимур готов был поклясться, что оттенки радужек слегка различны. Охотничий пес внутри неслышно сделал последний шаг и замер, поджав лапу в стойке, вытянулся в звенящую струну, и лишь его нос подрагивал, ловя тончайшие струйки запаха. Тимур выключил мотор и выбрался из машины. Один из участников процессии остановился, поправляя шнурки; его фигура показалась Тимуру знакомой. Неужели наконец-то повезло? — Лешка! — окликнул он. Маленький геолог вздрогнул и оглянулся. Расплылся в неуверенной улыбке. — Ты что здесь делаешь? — Заблудился, — с досадой ответил Тимур, — свернул где-то неправильно. Особой скорби на Лешкиной физиономии не было — скорее едва заметная досада. Геолог как будто был даже рад, что появление знакомого отвлекло его от печального ритуала. — Родственник? — рискнул спросить Тимур. — Очень дальний, — неохотно ответил Лешка. — Здоровый мужик был, охотился, зимой на лыжах в сопки ходил, а тут раз — и на ровном месте инсульт... — Сочувствую, — пробормотал Тимур. Лешка махнул рукой. — Мы его не любили, — с досадой сказал он. — Не прийти не могли, но... никто из наших его не любил. — Плохой характер? — осторожно, осторожно... — Нельзя плохо говорить о покойниках, да? — Лешка уныло усмехнулся. — Но его отец был большим человеком, последним великим шаманом здешних мест. А он — уже в середине жизни превратился в злого, жадного, заносчивого болвана, который проклял свою единственную дочь. Иногда я думаю, что проклятие подействовало. Все-таки он был сыном шамана. Она на все готова была пойти, чтобы он ее простил. — Простил? — тихо спросил Тимур. — Кто ж знает. На похороны вот не пришла, но мало ли... Вячиваныч учил нас не лезть в семейные дела. — Лешка слегка повел плечами, будто на мгновение усомнился в мудрости учителя. — Но Нина так и осталась... обожженная. Лизку жалко, — некстати добавил он, но Тимур лишь согласно кивнул: его мысли текли тем же путем. — Так это Нина, — проговорил он. Последний кусочек мозаики со щелчком встал на место. *** Он издалека увидел крошечную фигурку, сидящую посреди темного пятна освобожденной от снега могилы, и вторую фигуру, побольше, в длинном пуховике, неумолимо приближающуюся к девочке. Он слишком далеко; напрямую не проедет даже джип. Черт знает, на что готова пойти эта женщина. Она наверняка понимает, что лица на таком расстоянии не разглядеть, а точно такие же пуховики носит половина города. Она может совершить убийство у него на глазах в уверенности, что ее не опознают, а потом скрыться в лесу. |
