- Но ведь машина - чешская, - усмехнулся капитан, - а с нашими друзьями чехами…

- Я купил эту машину, вы не имеете права! Это моя собственность.

- Никто не зарится на вашу собственность. Мы просто выполняем свой долг. Еще раз прошу простить, но…

Рука Шепота быстро вывинчивала один за другим шурупчики. Панель отстала. Капитан заглянул в щель, отвинтил еще два шурупа, отделил панель… В ребристых пустотах дверцы, тщательно закрепленная, чернела продолговатая нейлоновая сумочка.

- Что это? - спросил капитан.

- Я не знаю, - крикнул немец. - Я ничего не знаю!… Это… - Хотел сказать провокация, шантаж, инсинуация, разные слова навертывались на язык, но, не вымолвил ни одного: пересохло в горле. И Кемпер только прохрипел: - Х-х-х-х…

Шепот пощупал мешочек. Под пальцами круглились твердые фотоаппаратные кассеты. Почти ясно. Тут фотоматериал. А там в чемодане добавочные описания. Так сказать, «привязка» к местности. Остроумно, просто и совсем не банально.

- Вынужден вас задержать, - вздохнул Шепот, незаметно глазами показывая Миколе на немца. Микола вмиг очутился возле доктора. - Мне очень жаль, - продолжал начальник заставы, - но порядок требует, чтобы вы зашли в нашу канцелярию, где будет…

12.

Цепь замкнулась. Живая цепь обвила окрестные горы, обложила самые густые темники, перекинулась через ручейки и потоки, отгородила таинственный свет погра-ничья от клокочущей жизни городов, от тихих домов маленьких поселков, от тропинок, по которым дети ходили в школу, и от больших шоссе, с неутомимыми труженицами-машинами на их крутых серпантинах. Солдаты стояли рядом с колхозниками, студенты - эти извечные мечтатели - выбрали себе мрачнейшие лесные участки, где каждое дерево и каждый куст обещают приключения, неожиданность и угрозу. Враг был где-то там, в большом кольце неизвестности, на одной из ветреных горных вершин или же в затишной пазухе долины, ощетинившейся остриями смерек, рано или поздно он должен спуститься в большую долину, к шоссе, к той широкой жизни, на которую замахивался своим появлением.

Осторожно выглядывая из-за деревьев, Ярема видел, как внизу монтируется большой человеческий круг. Вот реденькая цепочка из солдат пробежала над тем куском шоссе, что был всего ближе к Яреме, словно бы кто-то всемогущий засеивал тех солдат, и они под действием невидимых чар мигом вырастали на пустом еще мгновение назад месте, солдаты стояли так густо, что проскользнуть сквозь их цепь не могла даже и ящерица. Он понял это сразу, но понял также и то, что этот всемогущий страж пограничья действовал слишком прямолинейно, если не сказать примитивно, когда принимался перекрывать подступ к шоссе именно там, где неизвестный перешел границу. А если так, то он станет действовать совсем неожиданно. Он одолеет две горные вершины и выйдет к шоссе совсем в другом месте, далеко отсюда, так далеко, что мало кто сможет даже подумать о вероятности столь безумного поступка со стороны неизвестного нарушителя. И уж тогда-то он посмеется над солдатами, которые торчат здесь, и над тем первым своим противником на этой земле, который стремится поймать его в тенета. Ярема попытался представить неведомого своего противника, напрягая до предела волю, заставил свой мозг работать четко, точно и быртро и обрадовался, ощутив, как действительно четко и точно работает его мозг, и уже теперь ум противника казался Яреме ограниченным, неповоротливым, бессильным и немощным.

Это даже и не ум, а простейший рефлекс, примитивная способность отвечать на раздражение. Как у ребенка, что, обжегшись о плиту, обходит ее подальше и тут же обжигается о стекло лампы.

Несколько часов потратил Ярема на то, чтобы перебраться совсем в другое место, шел по когда-то знакомым звериным тропам своих побратимов-бандеровцев, легко шел, красовался каждым мускулом своего совершенного, натренированного, упругого тела, которое не только не утратило свою молодеческую силу, но, напротив, наливалось ею здесь, в этих диких горах, где начиналась когда-то его жизнь и где осталась его молодость.