Он знал: достаточно ему нагнуться вон над тем листочком, и он найдет под ним положенную когда-то в укрытие частицу своей былой удали, и он наклонялся, и действительно находил, и дальше уже не шел, а почти бежал вприпрыжку.
Наконец он добрался до пологого спуска, поросшего густым лесом, до спуска, на котором весело журчал поток, и совсем не чувствовал себя утомленным, только чуть шумело в голове от непривычки к горному воздуху, и дышал он теперь чуть ускоренно, видно, в предчувствии близкой своей победы. Очутившись на выступе, с которого было видно далеко вниз, Ярема глянул туда. И содрогнулся. Почувствовал, какой он тяжелый, неуклюжий, усталый. Мозг лежал в голове тяжелым серым камнем и не выпускал из себя даже самой куцей мыслишки. Только и мог, что давал силу глазам (лучше бы они и не гля- дели), и глаза видели, как далеко-далеко внизу выкатываются из села (если бы мозг Яремы работал интенсивнее, он мог бы вспомнить, как полтора десятка лет назад в том селе они справляли рождество, как пили синеватый самогон и обнимали норовистых девчат) машины, полные людей, и как потом сворачивают машины на обочину шоссе, и люди выпрыгивают на землю и растягиваются цепочкой между деревьев и скал, точнехонько, как те солдаты по ту сторону гор. Только и разницы, что тут были пе солдаты, а крестьяне, но это ничего не меняло в его положении.
Яреме стало жаль себя. Пробиться бог знают откуда, чтобы тебя здесь поймали как мокрую мышь? Потерять целые годы, чтобы теперь метаться между горами, натыкаясь на живую стену людей, которые его ненавидят и которых он тоже ненавидит, преступником бродить по краешку родной земли, которая не хочет принять блудного сына в свои уютные жилища, а выталкивает его прочь туда, где полтора десятка лет он уже переживал ужасающее ощущение конца всех концов?
Почему так несправедлива к нему судьба? Почему множество людей имеют хоть какое-то счастье, а он обречен блуждать всю жизнь, слоняться под чужими небесами, под чужими знаменами, под чужими окнами? Эх, почему, почему? Перед кем распустил нюни? Стоял, прислонившись к дереву, давал короткий отдых ногам, а больше - разбушевавшимся мыслям, а потом встряхнулся, как мокрый ястреб, лихим оком заглянул в долину, послал проклятие. Действовать, действовать! Он знал еще один выход на шоссе. У серых скал. Через каменные острия проберется он там, где даже ветер не прогонит сухого листка с явора, пересечет шоссе и очутится во влекущем безграничье, которое лежит по ту сторону дороги. За живым валом людских фигур, подкарауливающих его появление. Боже, какой широкий свет был там, по ту сторону шоссе! Пробиться, любой ценой пробиться туда еще сегодня.
Уже солнце клонилось за скалы, когда Ярема приблизился к острым копьям скал, вольготным чертороям, к ведьминым пристанищам, где не было места ничему живому.
…Внизу ждало его много здоровых парней. Студенты вместе с заводскими дружинниками выбрали для себя как раз эти забытые богом и людьми места - ну как нарушитель границы попробует прорваться именно здесь!
Он мог нагибаться теперь хоть перед каждой травинкой, поднимать хоть каждый листок, ощупывать каждый корешок, выступавший из земли, - ничто уже не прибавляло ему силы, даже не возвращало тех сил, что он истратил на целодневную беготню по горам.
Поплелся назад, опять на тот пологий спуск к далекому селу. (Может, все же вспомнил рождественскую ночь и теплые девичьи плечи под рукой? А как звали ту девушку?)
Сел под елью, чтобы не спускать глаз с кусочка шоссе, прислупшвался к биению сердца в груди. Тьма шла на горы, выползала из долин, выпрямлялась в тишине, наползала на глаза; Яреме, и они медленно закрылись веками. Он дремал какую-то минуту, а может, и несколько минут и проснулся от острой мысли, что делает недозволенное. Испуганно встряхнулся, с удивлением отметил, что мозг снова работает удивительно четко и точно, рассылая по всему телу сигналы уже не предостережения, а тревоги. Рядом была опасность. |