Жили под землей, в вырытых укрытиях - схронах, соединенных между собой сложными ходами сообщений, в землянках, обшитых шалевкой, а то и сосновым кругляком, замаскированных снаружи так, что, не зная, можно было просидеть целый день под деревом, а между тем дерево то росло в… ящике, который являлся своеобразной дверцей большого схрона пана куренного. Непосредственно от землянки куренного шли тайные переходы к подземному госпиталю - двум землянкам, обшитым строгаными белыми досками. В одной из них жил Кемпер, вторая служила больничной палатой. Там Кемпер при помощи Гриня и словака Игнаца, который считался фельдшером, а на самом деле только и умел, что ковать коней да пускать кровь бычкам, возвращал к здоровью воителей, попавших под пули преследователей.

Заранее распланированных акций не было. Случайные наскоки на села, убийства активистов или просто сведение счетов: «А-а, ты когда-то назвал меня таким-сяким словом, так теперь получай!…» Больших усилий требовало снабжение сотен харчами. Отправки за харчем относились к самым опасным. Приходилось брить у крестьян, а крестьянин, когда у него отбирают последнее, способен к жесточайшему сопротивлению. Нередко пристреливали вместе с коровой или кабаном и их владельцев. Вешали крестьянину на шею плакат с надписью «Большевик», из коровы вываливали внутренности прямо посреди улицы, тушу закутывали в мешки, быстро волокли к лесу.

Самогонку сначала варили сами, но потом Зенон спохватился: на запах дыма могли налететь отряды, брошенные против бандеровцев. Была дикая сцена в землянке куренного. Гром топал ногами и кричал на доктора Зено-на, что расхряпает на его паршивом носу его смердящие стеклышки, если он будет вмешиваться не в свои дела. Однако кончилось тем, что куренной велел дать по пятьдесят палок здоровым парням, варившим самогон, и после того бунчужному харчевому было велено добывать самогон за деньги. Денег у лесных вояк было до черта, так как ограбили немало сберегательных касс и почтальонов, а тратить эти бумажки в лесу было не на что, разве только накалывать на еловые колючки.

Доктора Кемпера снабжали наилучшим первачом, чтобы заменял он стопроцентный медицинский спирт, и Гром, когда собственные запасы исчерпывались, всегда звал Кемпера к себе с его запасом спиртного.

Пили много и упорно. Воздух в плохо вентилируемой землянке густел, наполнялся табачным чадом, самогонными испарениями, голоса глухо бились под низким потолком, слезились глаза. Падали слова украинские, немецкие, иногда - латынь, которую знали Ярема и Кемпер, а куренной ее никогда не слыхивал и раздражался от самого ее звука.

Напившись до рвоты, куренной снимал с себя френч и сорочку, вертелся в землянке голый до пояса, подставлял свою волосатую грудь то Яреме, то Кемперу, ревел: «Пощекочи! Пощекочи!» Они знали, что с пьяным шутки плохи, царапали ему ногтями под мышками, он подставлял спину, приседал, покрикивал: «Между лопатками! Ниже, ниже!» А то надувал толстое чрево, подставлял Яреме, кричал: «Бей меня по пузу автоматом! Прикладом, отче! Кому говорю!» И Ярема, тоже пьяный и одуревший, хлопал по волосатому животу прикладом автомата, а тому было мало, он рычал: «Сильнее бей, паскудный поп! Сильнее!»

Немец сидел, покуривал, свысока усмехался. Когда куренной налетал и на него, он отстранял его движением руки, говорил спокойно: «Кажется, у меня возникла хорошая идея». Всегда у него возникали идеи, когда ему припекало. Куренной глуповато таращился на Кемпера, а тот подсовывал ему кружку с первачом, приговаривал: «Однако сначала надо выпить, а уж потом к делу».

Так во время одной, пьянки он выдвинул идею «часа сексуальной гигиены» для вояк. Была уже зима. Гринь истопил печку дубовыми дровами, куренной бормотал: «Час… гигиены… час… ги-ги-ги…» А потом вдруг протрезвел, замолотил кулаком по столу, крикнул: «А что! И устроим! Все для моих верных боевых побратимов! Все!» Кемпер уже не рад был своей идее, попытался было отсоветовать куренному, но тот уперся на своем и упрямо повторял: «Устроим! И не откладывая! Сегодня ночью! Сейчас!»

На дворе трещал мороз, а здесь весело потрескивали в печке сухие дубовые дрова, землянка наполнилась теплом и уютом - не то что летом, когда она смердела прокисшим запахом пота и табака.