|
Словно у него вдруг сдавали нервы… Я сидел, старательно пытаясь угодить в такт этим судорогам. На коленях у меня лежал «Огонёк». Но не современный, производства Коротича, который я предпочитал читать дома, на диване, часу этак в первом ночи, когда исполнены все семейные долги. А свежеуворованный, старый, аж 1917-го года. Состощий из вестей с фронта пополам с рекламой. Чьё название писалось через твёрдый знак: «Огонекъ». Почти такой же по формату, но на плохонькой бумаге и в две краски. И нужно было поддаться трамвайной падучей, синхронизироваться с нею, чтобы разобрать хоть слово.
Я с умилением полюбовался на двух солдатиков, куда-то ведших под рога крутомордого бычка. Должно быть, на заклание для нужд российской армии. Затем, трепетно касаясь грязно-жёлтых от времени и безобразного хранения страниц, погрузился в содержание. «Альбомъ парижскихъ красавицъ… за 8 руб. съ пересылкой… Е. Д. Урусовъ». — «Ишь ты, — подумал я, усмехаясь. — Небось, порнуха какая-нибудь». Печально и устало глядел куда-то мимо меня мощный, похожий на пожилого бульдога «Его Императорское Высочество принцъ Александр Петровичъ Ольденбургский, верховный начальникъ санитарной и эвакуационной части». Мученически щурясь, я пробежал глазами небольшой, но предельно паршивый «разсказ А. С. Грина». Даже и не упомню, вошёл ли он в современные собрания сочинений. «Смерть, какъ небытiе, — исчезновенiе сознанiя — представляется нелепымъ, неразгаданнымъ фокусомъ, любопытнымъ, пожалуй, какъ объектъ умственныхъ упражненiй, но находящимся всецело за гранью нашего пониманiя, почему мачтовое дерево, забывая объ этомъ, растетъ, одевается парусами, борется съ волнами и ветромъ…» Написано после Гоголя, Чехова и при живом ещё Аверченке. Классик, мать его… Ну, Грина я отроду не жаловал… Полюбовался на коллаж «Герои и жертвы Отечественной войны 1914–1917 гг.» — все как на подбор с браво закрученными усами, глядели орлами. Исключение составлял подпоручик П. А. Недавний. Ни усов, ни орлиного взгляда. Пацан пацаном, даром что «нагр. орд. св. Стан. 3 ст. и Анны 3 и 4 ст.». Были представлены также «известный французский писатель Октавъ Мирбо» — мне положительно неизвестный, «новый японский посолъ в Петрограде виконтъ Ушида» и «новая абисинская императрица Зеодиту, дочь Негуса Менелика», статная негритянка, которую в нынешних энциклопедиях величали когда Заудиту, когда Зоудиту, и уже известно, что властвовала она неудачно… На последней странице обложки донельзя счастливый буржуй в халате, потрясая расписной коробкой, возглашал: «Коорин противъ запоровъ работает пока вы спите». Я хмыкнул. Сильно, видать, достал его недуг, коль он так радовался — если верить рекламе! — перспективе обосраться во сне… За моей спиной в сопровождении родителей ехал младенец, которому путешествие активно не нравилось. Временами он громко, на весь вагон, взрёвывал. Поддатый папаша не мешкая принимался его стращать: «А вон Бабе-Яге отдам!» Древняя бабулька в ветхом пальтишке и грязно-зелёном платке охотно включалась в действо: «Чичас баба приберёт, у ней жить буде-о-ошь, дак чо тогда?..» На переднем сидении, возложив руки в перчатках на ручку «дипломата», горделиво присутствовал пожилой туз, если судить по затянутой в чёрную кожу спине и ондатровой, не по сезону ещё, шапке. Спина тоже раскачивалась в трамвайном ритме, но амплитуда была чуть раздольнее. Видно, и этот был подшофе… Что ж, вечер пятницы, впереди суббота, время позднее, мало ли откуда люди возвращаются. Это только я такой ненормальный… Да ещё красивая, пусть не первой молодости, дама в широкополой шляпе и ослепительно-белом шарфе, с царственной небрежностью обмотанном вокруг стоячего воротника короткого бежевого полупальто, из-под которого сразу начинались полные, однако же не утратившие стройности ноги в чёрном полиамиде. |
