В школе Назим учился отлично. Способный парень. Хотел стать физиком. Его родители делали все, чтобы дать ему возможность учиться, но не смогли удержать сына от ранней женитьбы. Ему не было и двадцати, когда родился первый ребенок. Пришлось искать работу. Теперь он конторский клерк, с семи утра до семи вечера торчит за письменным столом и еще рад, что нашел хоть такую работу. С пятью детьми особенно выбирать не приходится.

Я часто общаюсь с Ширин и Фатимой. Утром Назим уходит в свою контору. Покидают семьи и другие мужчины, кроме самых старых. Женщины болтают во дворе, ходят друг к другу в гости, сплетничают, хихикают, красятся, ссорятся; дети кажутся в это время общими. Близость чрезмерная, похоже на женскую школу. Иногда я ужасаюсь. Конечно, Запад есть Запад, а Восток есть Восток, но я, честно говоря, разницы между поведением женщин там и тут не вижу. У Ширин, к примеру, на все семейство остается две-три помидорины да луковицы, да горсть чечевицы, но она готовит чечевичную тефтельку для живущей через двор подруги; та, в свою очередь, посыпает сахаром йогурт и угощает Ширин. И получается пир, праздничная трапеза из чашки йогурта с несколькими крупинками сахару. Они дарят друг другу разные мелочи, балуют друг друга, ласкают. У них нет ничего — но они богаты. Очаровательно… Возможно, не слишком верно выбранное слово.

Ширин вечно усталая, едва на ногах держится. У нее язва на груди, которая то затягивается, то снова открывается. У нее опущение матки. Ширин иной раз выглядит на все сорок. Вечером возвращается домой усталый Назим, они ругаются, орут друг на друга, она вопит, он ее лупит, потом плачет. Она тоже плачет, утешает его. И дети плачут. Они хотят есть. Прибегает Фатима, призывает Аллаха, Назима называет нечистым, шайтаном. Потом те же этикетки примеряет на Ширин. Потом целует их и присоединяется к общему семейному плачу. Так выражается бедность. Они не знают, что такое сытость. Не знают, что такое медицинская помощь. Когда я упоминаю медицину, они представляют большую новую больницу, где пациенты мрут, как мухи, а обходятся с ними, как со скотиной. Их туда арканом не затащишь. В случае крайней нужды они обращаются к бабкам-знахаркам. Настоящий врач им не по карману. Ширин снова беременна. Это их радует. Еще не высохли слезы, а они уже смеются. Затем настает черед грубоватых двусмысленных и недвусмысленных шуток. Сейчас они займутся любовью. На следующий день Ширин щеголяет синяками от поцелуев на шее, незамужняя Фатима краснеет и отворачивается, замужние соседки подшучивают над обеими. Ширин гордится этими любовными наградами. Несмотря на свои болячки она почти всегда в хорошем настроении, отлично управляется с детьми. Почти всегда. Иногда она выдыхается, сидит, раскачиваясь, плачет, стонет. Фатима ее уговаривает, помогает сестре по дому. Назим тоже ее жалеет, потом снова начинаются споры, чаще шутливые. Для меня их отношения — тайна. Жизнь этих людей трудна, ему никогда не стать физиком, всю жизнь Назим просидит в своей конторе. Это его безмерно раздражает. Ширин в сорок превратится в старуху. Дети не все выживут. Мать сказала, что двое на ладан дышат, слишком слабы. Вследствие недоедания выжившим может грозить слабоумие.

Иногда я встречаю какую-нибудь старуху, думаю, что ей за Семьдесят, но оказывается, что бедняге едва сорок, что она мать десятерых детей, из которых четверо умерли, и что она вдова.

Нет, я этого не могу понять, не могу простить.

Я верю в равноправие женщин. И Ольга тоже. Но когда Ольга встречается с Ширин, я не вижу между ними разницы. Тот же смех, те же ужимки. Они веселятся, развлекают одна другую. Может быть, я им завидую. Может быть, они жалкие и забитые существа. Да они и есть жалкие и забитые существа. Отстой, отбросы. И мужья их не лучше. Если сравнить их жизнь с тем, что видишь в Америке, просто тошнит. Если этим женщинам попадает в руки старый американский женский журнал, они скапливаются вокруг этой макулатуры толпой, смеются, щебечут от удовольствия.