| Колени у меня подгибаются, когда я думаю о тебе, я лежу, распростершись на полу, как это было в тот первый день. Ты понимаешь, как редко это случается — совершенная взаимная любовь? Я буду почитать тебя своим телом. Мы знаем то, что дано лишь немногим, — идеальное счастье, идеальное блаженство. Отрицать это было бы злонамеренной ложью, не похожей на ту ложь, к которой прибегали мы, чтобы защитить себя и нашу драгоценную любовь. Та ложь претила нам, она отвращала меня и никогда не исходила от меня. Я должен был остаться с тобой и в тот день, когда появился Томас, когда он узнал обо всем. Я сожалею, что не сделал этого, я виноват, я струсил, страх перед Томасом парализовал нас. Так перестанем же бояться, в этом больше нет нужды. О моя любимая, моя дорогая, единственная, все мое существо стремится к одному — не повредить тебе, я буду сражаться с демонами, с самим Богом, чтобы защитить тебя. Ну я, кажется, обвиняю тебя. Да, я тебя обвиняю — в неверности, вероломстве, недостатке мужества; тебе не хватило мужества в тот момент, когда оно больше всего необходимо, когда оно драгоценно. Мы близки к счастливому концу нашей истории, к достижению того, к чему мы стремились, за что страдали, на что имеем право — это наша общая свобода. Ты испытала шок, даже два: один — когда о нас узнал Томас, второй — когда ты немного сошла с ума в отношении Стюарта, но я надеюсь и верю, что все уже прошло. (Я никак не мог тебе поверить, не мог поддержать. И теперь я понимаю, что отнесся к этому слишком серьезно!) Возможно, тебе кажется, что нужно отдохнуть. Но, моя любовь, мой ангел, момент для отдыха сейчас совсем неподходящий. Мы должны работать. Мы должны построить наш дом, где мы будем жить вечно, как боги, где мы поднимем наш непобедимый флаг — ты ведь помнишь о нашем флаге? Мидж, не медли, не предавайся лени, я не могу поверить, что ты сознательно предпочтешь второй сорт, даже десятый — первому! Если ты так сделаешь, то потом горько пожалеешь, ты проведешь годы в пустоте и одиночестве. С Томасом ты быстро состаришься, потому что он уже стар. Не позволяй банальной слабости и бессмысленной привычке (она теперь абсолютно бессмысленна, разве ты не понимаешь?) разделить нас хотя бы на один лишний день. Я жду тебя каждый час, каждую минуту. Мы возьмем к себе Мередита, он будет наш, как мы договорились. Не бойся! Ведь он с радостью предпочтет нас — наше счастье, наше упоение, нашу свободу — аскетизму и тупой грубой шотландской меланхолии того мира, к которому принадлежит Томас. Томас меланхолик. Мы можем поселиться где угодно — в живописных краях, где светит солнце, ты ведь всегда этого хотела. Мы можем поехать на Восток. Ты говорила, что Мередит очень хочет побывать в Индии. Он может поехать в Индию с нами. Мы будем счастливы втроем, мы будем счастливой семьей, мы будем радоваться жизни. Мы не будем жить во мраке. Не откладывай, не лишай себя этих прекрасных вещей — их так много, и ты жаждешь их в глубине души. Послушай меня и следуй своим желаниям, своим собственным желаниям. Не только абсолютная гармония наших сливающихся тел — пусть они говорят за нас, — но и целая вселенная роскошного, благословенного, разнообразного и нескончаемого счастья для нас и для Мередита… Моя прекрасная любовь, я целую твои ноги и умоляю тебя покончить с этой мукой неопределенности. Я чувствую, что умру от боли, умру оттого, что тебя нет со мной. Представь, как это будет, когда ты бросишься в мои объятия и мы наконец сможем уйти вместе, без лжи, не боясь разоблачения. Неужели ты не понимаешь, что нам даровано то, что мы не могли решиться взять сами? Нам дали нравственное разрешение делать то, чего мы хотим. И не чувствуй себя виноватой по этому поводу. Ты никому не принесешь вреда, разве что amour propre Томаса. Он, как ты сама однажды сказала, умеет глубоко чувствовать, но не тогда, когда дело касается его брака. Но если ты уничтожишь меня… нет, я не убью себя и не умру от горя, я буду жить дальше и, возможно, даже попытаюсь полюбить кого-то еще. |
