Потому что каждый и так был уверен в скорой гибели сидящего напротив человека.

Бондарев считал, что в такой ситуации Малику не было смысла врать. Он вспоминал эти последние минуты жизни знаменитого полевого командира и не находил в его голосе, словах, жестах ничего, похожего на ложь. Там были другие чувства – разочарование, усталость, боль, желание покоя.

Малик обрел этот покой с помощью очереди из «Калашникова» под нижнюю челюсть, а Бондарев обрел рассказанную Маликом историю. Такую историю, услышав которую, не радуешься, а стараешься ее поскорее забыть, стараешься не верить, что на белом свете, по соседству с тобой, могут происходить такие дикие веши.

Теперь на Чердаке тоже не хотели верить в эту историю. Но не по причине эмоциональной неустойчивости. По каким‑то другим причинам.

– А если мне все‑таки сказали правду, то что? – настойчиво повторил Бондарев.

– Если... Короче говоря, кто‑то должен поехать туда и все выяснить.

– В каком смысле?

– Если это правда, то должны быть доказательства. Если Малик перед смертью хотел тебя разыграть, то доказательств ты не найдешь.

– Я не найду? Это что, намек?

– Нет, это приказ.

– Что, сейчас нет ничего важнее этой старой истории?

– Сейчас, как и вчера, нет ничего важнее национальной безопасности. И все, что может быть сделано, должно быть сделано.

– Ну так я же занимаюсь Крестинским...

– Да, Крестинский – это опасность. Но это опасность, с которой мы уже привыкли бороться. Мы знаем его методы, знаем его людей, знаем его возможности. Химик сам по себе или Химик на службе у Крестинского – это уже неизвестная опасность, это как неизвестный вирус, с которым никто не знает что делать. И мы должны узнать обо всем этом как можно больше, прежде чем Химик выйдет на поверхность. Мы должны быть наготове...

– А если он не выйдет на поверхность? Десять лет никто его не видел, он, может, умер давным‑давно...

– Поверь мне на слово, он выйдет на поверхность. Материалы такого спецпроекта, как «Апостол», не крадут для того, чтобы потом почитывать в свободное время, сидя на диване. Он взял эти материалы, чтобы их использовать. Либо использовать практически, либо продать, но уж никак не хранить в домашней библиотеке... А что касается «умер давным‑давно» – то даже не надейся. Химик из тех людей, которые не любят умирать.

– Это как?

– Я не совсем точно выразился... Он очень хорошо умеет не умирать. Он слишком любит себя и свою жизнь, чтобы позволить себе умереть.

– Вы так говорите, будто лично его знали...

– М‑м‑м‑м...

– Что это значит?

Директор молча уставился в какую‑то точку за могучим фикусом в углу кабинета. Потом он вернулся в мир людей и улыбнулся Бондареву. Странной, неопределенной, горькой и непривычной была эта гримаса на вечно озабоченном лице Директора.

И Бондарев понял, что он не хочет знать ответа на свой вопрос.

По крайней мере, пока.

3

Несколько часов спустя Директор вновь улыбался, но уже совершенно по‑другому.

– Нет, серьезно, – Белов настаивал, отчего выглядел в глазах Директора еще более забавно. – Я, в общем‑то, все понял, но вот это... Дюк мне так ничего толком и не рассказал.

– О господи, – вздохнул Директор. – За что только мы платим деньги этому Дюку? Он не может объяснить новым сотрудникам самые элементарные веши... Новым сотрудникам. Хм. Ты сколько времени уже у нас, Леша?

– Месяца три. Или четыре. Смотря с какого момента считать. Если с того момента, когда я умер...

– Ты не умер, – уточнил Директор.