|
Бондарев видел перекресток, видел серые облака, затянувшие небо до самого горизонта, видел расползающиеся лужи, видел крыши ползущих машин, видел дергающиеся от ветра зонты... Бондарев не видел главного – он не видел, чтобы кто‑то вошел в телефонную будку с табличкой «Аппарат неисправен» и вытащил двумя пальцами из‑за телефона небольшой листок бумаги, где было кое‑что нарисовано и кое‑что написано. Автором и рисунка, и текста был Бондарев. Бумажка предназначалась человеку, который, несмотря на свой маловменяемый вид, мог оказаться старшим братом Антона Крестинского. На листке было написано, где можно найти Бондарева. Там было почти правильно написано, где найти Бондарева. С той разницей, что если следовать инструкциям в этом листке, то Бондарев бы оказался за спиной у красноглазого любителя кошек и острых ножей.
Однако время шло, а в будку никто не заходил. Что‑то пошло не так. Бондарев посмотрел на свою исцарапанную ладонь и подумал, что с приманкой он ошибиться не мог. У Бондарева была такая вещь, ради которой Гриша Крестинский просто обязан был явиться. Если... Если бы он знал, куда ему являться.
2
Удивительное дело, но Настя проболтала со своей новой знакомой чуть ли не до двух часов ночи. Никогда – а особенно в последние два года – Настя не сходилась так быстро с незнакомыми людьми, да и Лена – так звали девушку в очках – поначалу выглядела чуть напряженной и отстраненной; было похоже, что ей хочется выхватить сигарету и поскорее убежать куда‑то по своим очень важным делам. Однако она осталась, не убежала. А Настя не завалилась спать, как предполагала еще полчаса назад. Разговор у них вышел гладким и многословным, каждую словно прорвало после долгого словесного воздержания. Говорили обо всем и ни о чем, и если бы Настю утром под страхом смерти заставили писать отчет об этой беседе, она бы вряд ли что‑то вспомнила, кроме того, что новую знакомую зовут Лена и что она ждет своего парня, который оставил ее в этой гостинице, а сам куда‑то умотал по делам... Про себя Настя тоже рассказала немного – что уезжала из Волчанска на какое‑то время, а сейчас вернулась... Вернулась... Просто чтобы посмотреть, что изменилось за время ее отсутствия. Лена не стала требовать подробностей от нее, а Настя не полезла в ее историю. Куда приятнее было болтать о пустяках – о шмотках, о музыке, о телевидении, о парнях (лучше не о своих, а о тех, что были у подруг). Короче говоря, куда приятнее было болтать о тех несерьезных вещах, из которых обычно и складывается нормальная счастливая жизнь... Утром, а точнее около двенадцати дня, Настя окончательно проснулась, сосредоточенно посмотрела в потолок и приготовилась сделать то неизбежное, ради чего она, собственно, и вернулась в город, ею не любимый и не любящий ее. – Здравствуйте, – сказала она в телефонную трубку. – Скажите, а майор Афанасьев на работе? – А кто спрашивает? – Дочь, – произнесла она странное, давно не слышанное и не произносившееся слово. – Дочь? – На другом конце провода, видимо, тоже слегка обалдели. – Ну так он на работе? – повторила Настя. – Нет, его нет... Он на больничном. – Спасибо. – Она уронила трубку на рычаги. Первый шаг был сделан, но этого было мало. Требовался второй, третий, и сколько там их еще понадобится. Настя медленно оделась, вышла из номера и спустилась в вестибюль, который высоким потолком и мраморным полом напомнил ей железнодорожный вокзал. Один из многих, где ей приходилось бывать за последние два года. Она остановилась у лотка с газетами и журналами, стала разглядывать обложки – не потому, что собиралась что‑то купить, а потому, что оттягивала момент выхода из гостиницы, момент следующего шага. Продавщица уже стала раздраженно покашливать, и тогда Настя оторвалась от лотка, как от буйка перед заплывом на глубину. |
