И сделал свой выбор. Он навсегда запомнил, как белый костюм Инги вдруг брызнул темно‑красным.

А потом Генерал вдруг сбил его с ног.

2

Как только Мезенцев выстрелил, а Инга привалилась к стене и, мертвенно бледнея, стала сползать вниз, Генерал неуклюже, но решительно бросился вперед, ударил Мезенцева всем телом и повалил его на пол.

Мезенцев выронил один из пистолетов, инстинктивно нажал на спуск второго и этим выстрелом разнес светильник в ванной. Генерал отшатнулся, потерял равновесие и начал падать. Растерянный Мезенцев протянул ему руку, чтобы помочь, но Генерал неожиданно резко отмахнулся, с размаху сел на пол, схватил с пола пистолет и направил в голову Мезенцеву.

Это тоже навсегда впечаталось в память Мезенцеву – Генерал сжимает губы в ненавидящей гримасе, скалит зубы, тычет ствол почти в самое лицо Мезенцеву...

Потом прогремел гром, голова Мезенцева дернулась, он ничего не слышал, только чувствовал, как по щекам и шее течет кровь... Запах пороха и крови. Голова Мезенцева откинулась назад, как будто она держится на ниточке. Уши словно забиты холодным железом. Его тошнило.

Генерал выбросил руку вверх, цепляясь за дверную ручку, и встал, бесшумно разевая рот в крике ярости и боли. Он как великан вырос над Мезенцевым, ушел головой под потолок и оттуда, с заоблачных высот, наставил пистолет в лоб Мезенцеву.

– Я же спас вам жизнь! – вскрикнул Мезенцев. Но это лишь беззвучно шевелились его губы.

Генерал, могучий и непреклонный, нажал на курок, и Мезенцев, словно отмахиваясь, выбросил вверх руку с пистолетом. Это скорее детский жест отчаяния, Мезенцев не верил, что может что‑то противопоставить этому великану со сверкающим черепом.

Генерал нажал на курок.

Мезенцев взмахнул своей металлической игрушкой, не целясь. Просто куда‑то в сторону Генерала.

Мезенцев не слышал ни одного звука. В абсолютной тишине Генерал вздрогнул, оскалился в немом крике, потом, разрывая на груди темнеющую рубашку, вывалился в коридор. Мезенцев швырнул в сторону пистолет и заплакал.

3

Потом Мезенцев пополз в темную ванную комнату, где тускло поблескивала зеркальная стена, поднялся на ноги и сунул голову под струю холодной воды. Он жадно пил ее, он смывал с себя кровь и грязь, позволил ей течь за шиворот, по груди и животу... Ему плевать. Ему на многое было плевать в эти минуты.

Когда боль в голове немного поутихла, Мезенцев вышел из ванной комнаты, отшвырнул ногой пистолет, переступил через чью‑то неживую руку и споткнулся о нечто, еще более неживое.

Он остановился и хмуро взглянул себе под ноги. Это была толстая папка из черной кожи, в нескольких местах перетянутая тонкими ремнями.

Мезенцев тупо смотрел на папку – ему казалось, что он ее уже где‑то видел. Он попытался вспомнить и клял себя за дурную память – вспомнил бы вовремя, что тот мертвый парень в арбузной мякоти опекал Генерала в санатории... Вспомнил бы и что? Побежал бы домой? О нет, лучше не думать об этих «если» и «бы»... Мезенцев вдруг понял, что хочет домой. В свой кабинет в дальнем конце ресторана, где можно запереться, лечь на диван и спать, и не думать ни о чем...

Эту папку Генерал держал у себя за спиной, когда стоял возле зеркальной стены. Личная папка Генерала. Личная папка покойного Генерала. Мезенцев вспомнил, что это он убил Генерала, и ему стало дурно. Потом он вспомнил, что убил Ингу. И еще других людей. Он убил всех, кого смог. И он не чувствовал никакого душевного подъема, никакого возбуждения или приятного щекочущего ощущения в животе. Он чувствовал себя как живой покойник. Как дерьмо. Как убийца.

Ноги подкашивались, но Мезенцев пробирался к выходу из номера. Интересно, почему никто до сих пор не прибежал его хватать, вязать, сажать? Или они недостаточно громко здесь развлекались? Или – страшная догадка – они здесь все в курсе, не только киоскер! Все в курсе, что он будет убивать Генерала.