Но так бывает.

3

Три вещи. То, что у меня все оборвалось, это отдельный разговор. Это в протоколах не фиксировалось. Я об этом никому не говорил. Это неважно. Это было внутри меня, где‑то на задворках. А думал я о трех вещах.

Первая вещь – это баба Дуся. Я трупов достаточно видел. И тут сразу было понятно – это еще один труп. Это даже был не труп. Я не знаю, как это назвать. Там от человека мало что осталось. Там просто что‑то лежало в пальто. А пальто я узнал, пальто было бабы Дуси.

Вторая вещь – человек. Нет. Много чести про него так сказать. Просто кто‑то. Кто‑то незнакомый. Кавказской национальности. Молодой. В пуховике. Такой весь напряженный. А руки – пустые. Я на руки сразу посмотрел – а руки пустые.

Третья вещь – нож. Нож лежал на краю раковины. Весь такой чистый. Капли воды блестели на лезвии. Меня это почему‑то взбесило до крайности. Вот человек лежит, живого места на нем нет. Кровища на полу. На стене брызги. И нож этот чистенький лежит. И сам ты стоишь чистенький. Вот это пробрало меня до костей. До самой маленькой косточки. Взбесился я. Тут или с ума надо было сходить, или самому зверем становиться. И пока нож был отдельно от этого гада, я прыгнул вперед, А он – от меня. Не стал драться, не стал пытаться нож взять. Видать, понял по моему лицу, что живой он мне не нужен.

Настю я в это время как‑то упустил из виду. То есть я понимаю, что в это время она была где‑то на кухне. Но я ее не заметил. Я видел нож и его. Больше меня ничего не интересовало.

Этот гад сразу назад дернул. Там с кухни выход на огород.

А я, чтоб сразу его сграбастать, в окно сиганул. Рама там слабенькая. Чуть‑чуть я его не взял. Была бы у меня рука сантиметров на пять подлиннее – сцапал бы за ворот. А так... Я из окна выпрыгнул. Прямо на огород. А он уже там бежит. Я прыгаю, руки тяну – и не дотягиваюсь. И мордой в снег упал. Потом встаю – он уж метров тридцать отмахал, потом через забор перемахнул... Я – за ним. Но не получилось у меня тогда. С полкилометра пробежал – и понял, что не достану я его, гада. Он бежал, будто черти за ним гнались. Ну, в общем, правильно он бежал.

Выматерил я его, себя и все на свете. И побежал назад. Думал – от соседей позвоню нашим. Поставим весь город на уши, а найдем выродка.

И вот тут я только вспомнил про Настю. Бегу обратно, заскакиваю в кухню. Сердце – как поршни у двигателя. Ведь если маньяк – то не иначе как добрался и до ребенка... Она то ли в третий, то ли в четвертый класс тогда ходила.

Влетаю в кухню – она там стоит. Рядом с бабой Дусей. Бледная, будто сейчас в обморок грохнется. И глаза – в одну точку уставились и замерли. Косички торчат. И портфель в руке держит. А рука – белая, как мраморная.

Я ее стал тормошить, она не шевелится, не говорит ничего.

Только смотрю – на щеке вдруг кровь появилась. Я перепугался – а потом дошло до меня.

Я когда в окно прыгал, руку разрезал о стекло. Поначалу даже и не почувствовал. А потом смотрю – кровь хлещет. Двенадцать швов потом наложили. Нерв какой‑то там задет. С тех пор кисть плохо двигается. Лечился, но без толку.

Вот так все и вышло. Настя потом отошла понемногу. Но дураку понятно, что такие вещи не проходят без следа. Наверное, как‑то сказалось это на психике.

Со Светланой мы все же расписались. В том же году. В апреле. Она в этом доме все равно больше жить не могла. Продали его за какие‑то копейки и переехали ко мне. Еще через пару лет поменяли ту однокомнатную на двухкомнатную. Вроде все налаживалось.

Только я же помнил, как тогда вошел на кухню. И очень ясно тогда понял: теперь все будет по‑другому. Как раньше – уже не будет.

И не было.

4

– Самое мерзкое, – сказал майор.