Что? Фамилия? Света взяла мою фамилию. Она стала Афанасьева. А Настя как в свидетельстве о рождении была Мироненко, так и осталась. Я как‑то завел с ней об этом разговор. Она говорит – меня все в школе знают как Мироненко. Пусть так все и остается. А то решат, что я выпендриваюсь. Фамилии меняю и все такое.

Ну, я не стал настаивать. Я вообще старался на нее не давить. Девчонки, они все такие... Особенные. Это тебе не пацаны. С ними все по‑другому.

Так вот. Хотели мы тем же летом на море съездить, чтобы окончательно отвлечься, сменить обстановку... Но год был неудачный – на Кавказе абхазы с грузинами чего‑то там делили, в Крым не решились ехать, он теперь тоже не наш был... Не вышло ничего с морем. Съездили в местный дом отдыха. Тоже ничего. Врачи там еще раз посмотрели Настю, сказали – вроде все нормально. А как оно дальше будет – кто его знает.

А дальше все было нормально. Все было просто на удивление хорошо. Наверное, стоило мне насторожиться, что все так хорошо. Только мы не насторожились, не забеспокоились.

У Насти все нормально было. Никакие последствия не проявились. В школу ходила, училась более‑менее. О том случае не вспоминала. Я думал, может, она и совсем забыла про все – ребенком все‑таки была. Мы, само собой, не напоминали.

Я руку так и не вылечил, поэтому меня на работе стали потихоньку задвигать в угол. Пока совсем в архив не засунули. Я ругался с ними, ругался, а толку? Рука‑то и в самом деле плохо действует.

И вот так прошло... Сколько лет? Получается, что много лет прошло... А словно в один день все пролетело. И каких‑то особых подробностей сейчас не вспомню. Разве что квартиру поменяли. А больше ничего особенного и не припомню. Потому что все было так обычно. Обычно и хорошо.

Но потом все кончилось, потому что должно было кончиться. Потому что все хорошее кончается.

И начинаются такие вещи, которые запоминаются в мельчайших подробностях. Про такие вещи ты помнишь все. И рад бы забыть, а не можешь. Все всегда с тобой – слова, лица, запахи. Ничем их не вытравишь. Ничем.

2

Это было весной, в мае. Дурная вышла тогда весна. Началась рано, а потом, когда уж все порасцветало, словно передумала и дала задний ход. И в мае снова снег пошел. Никогда раньше такого не было. Довели природу. Люди кого хочешь доведут. Люди, они такие.

Я помню тот день – подхожу к дому и вижу: трава молодая вся в изморози лежит. В воздухе морозцем попахивает. Думаю – ничего себе май месяц. Это на улице. А в подъезд зашел, так сразу другое почувствовал – опять мусоропровод засорился. Такая вонь... Я нос зажал – и в лифт.

Выхожу на своем этаже. И как ноги мне перебило. Стою и пошевелиться не могу, словно парализовало. А мозгами‑то еще не соображу, что ж меня так скрутило. Мозги еще не сообразили, а глаза уже увидели. Дверь в квартиру приоткрыта. Больше ничего не было, ни крови, ни выломанного замка. Просто приоткрытая дверь. Но и этого было достаточно, чтобы затормозить меня на месте. Чтобы сердце съежилось. Вспомнил я другую приоткрытую дверь. И то, что было за ней.

Секунду или две меня колотило, а потом я все же собрался, подошел к двери. Ведь могли просто забыть захлопнуть. Могли? Могли. Хотя сто раз я говорил Насте, чтобы закрывалась и запиралась на все замки. Время‑то какое. Дурное время. Насте, ей тогда 16 лет было. То есть шесть лет прошло после того случая. Шесть лет спокойной хорошей жизни. Видать, больше нам не положено было. Не выписали нам больше в небесной канцелярии.

Так вот, подошел к двери. На всякий случай позвонил. Потом постучал. Потом снова позвонил – на всякий случай. Хотя уже понятно было – не ответят. Уже не было надежды, что это – просто так.

Если тебе интересно, то пистолета у меня снова не было. Так что приди я на полчаса раньше, на пятнадцать минут раньше.