Она замолчала. Молчал и Фрам, но сердце его так сильно гоняло кровь, что он чувствовал, как она стучит в висках. Он вспомнил, как мать рассказывала ему в детстве, что отец находился в германском плену в Норвегии.

На веранду вышла Мария с подносом в руках.

– Мама, ты опять рассказывала об этом? Тебе вредно волноваться. Она каждому, кто к нам заходит, рассказывает историю своего замужества, – извиняющимся тоном пояснила Мария Фраму.

– Я сама знаю, что мне вредно, а что – полезно. Вы садитесь пить кофе, господин Брайант, а ты, Мария, принеси ка тот альбом с фотографиями.

– Ну мама!

– Неси, неси.

Наступили сумерки, и госпожа Полякова включила свет.

Альбом был в вишневом сафьяновом переплете – таких сейчас уже не делают, и все черно белые фотографии в нем выцвели от времени и были слегка попорчены клеем.

– Вот мой муж, а это его товарищи по лагерю, – ткнула мать Марии в первую же попавшуюся фотографию.

Фрам нагнулся, чтобы получше рассмотреть снимок. На нем были изображены несколько человек в полосатых рваных робах. Поляков стоял в центре объектива и обнимал своих товарищей за плечи. Странно, но пленные улыбались. Слева от Полякова стоял высокий костлявый мужчина. Это… это был его отец! У Фрама замельтешило от неожиданности в глазах. Он протер их пальцем здоровой руки, но отец не исчезал со снимка, он стоял, молодой и веселый, чему то улыбался и смотрел прямо на своего сына.

– Этот снимок сделали норвежцы. Отец нашел его при муже, когда его нашли умирающим в горах. Кроме снимка, осталась еще одежда заключенного. Хотите, я покажу?

– Ну мама, может, достаточно? Господину Брайанту совсем это неинтересно, – взмолилась дочь.

– Ну хорошо, хорошо. Потом как нибудь. Вы ведь зайдете к нам еще, господин Брайант?

– Да, да, непременно.

– Обязательно заходите, а то моя дочь ведет довольно замкнутую для молодой девушки жизнь. Ей нужно больше общаться с молодыми мужчинами. Слишком глубоко закопалась в своей науке. Ладно, ладно, молчу, – сказала госпожа Полякова, увидев возмущенное лицо дочери.

– Спасибо за угощение. Мне пора.

Он вышел на улицу. Свежий мартовский морозец уже успел сковать ледком растаявшие днем лужицы воды, и он бодро похрустывал под ногами. Мария вышла его проводить.

– Вы найдете дорогу до автобусной остановки?

– Конечно, конечно. Какой у вас номер телефона? Я вам позвоню.

– 745 38 98. Я дома обычно после пяти.

– До свидания. Я обязательно позвоню.

Он ехал в автобусе, потом пересел на метро, и пока добрался до своей квартирки в Норрмальме, перед глазами неотступно стоял отец в полосатой и рваной робе и чему то улыбался. Улыбка совсем была непохожа на ту измученную и усталую гримасу, которую он видел на его лице потом, в 1946 году, во дворе деревенского дома. В ней не было надежды.

Теперь он понимал почему. Сразу после приезда в Кунаково отец пропал. Ему дали возможность увидеться с семьей, а потом отправили этапом в один из лагерей на Дальнем Востоке. Только вместо норвежских камней ему пришлось несколько лет ворочать стволы деревьев. Поляков предпочел остаться на Западе и избежал ГУЛАГа. Но и тот и другой так и не заслужили на своей родине ни одного слова благодарности в свой адрес. Вокруг их имен образовался ряд выжженных клеймом слов: военнопленный, предатель, безотцовщина.

…В анкете при поступлении на работу в разведку он, как и при поступлении в институт, указал, что никто из его близких родственников в плену не находился, а об отце уже давно не имеет никаких сведений, потому что он с матерью развелся.