Нойман снял очки и лег лицом на скрещенные руки.

– Привилегия начальства… – пробурчал Гуго. – Ну, ладно. Штурмфогель, что ты знаешь про отряд «Гейер»?

– М‑м… Ничего. Знаю, что он существует. Что подчиняется лично шефу и выполняет специальные задания по ликвидации… в общем, на кого покажет шеф. Вот – командира в лицо знаю. Вроде бы все.

– Отлично. Если такая любопытная длинноносая тварь, как ты, ничего не знает о нашем маленьком секретном отряде, можно надеяться, что и крыса знает о нем примерно то же самое. Поэтому я хочу провести всю операцию силами «Гейера», прикомандировав к нему еще и тебя.

– Зачем?

– Потому что они тактики‑исполнители, а ты опер и стратег. Они работают сильно и четко – но только одноходовка. Дальше объяснять?

– Желательно.

– Я тебе доверяю. Пока для меня только ты… не то что вне подозрений, но – наименее подозреваемый. Достаточно веское основание?

– Не знаю, Гуго, чем я заслужил… но спасибо. Тем, что автор сообщения – мой агент?

– И этим тоже. Впрочем, по совокупности. Не отвлекайся. Выкладывай свои соображения.

– А как ты думаешь, найдется у шефа капелька коньяку? – спросил Штурмфогель. – Или нам лучше попросить кофе?

– Меня уже воротит от кофе, – сказал Гуго. – А шеф коньяк не пьет, ты должен помнить.

– Ну да. Шеф антипатриотично пьет русскую водку. Где он ее держит?

– Сейчас…

Гуго заглянул в небольшой американский рефрижератор, скромно припрятанный за шкафами картотеки. Там стоял мельхиоровый поставец с хрустальным графинчиком, тремя рюмками и двумя розетками – с нарезанной датской салями и с очищенными креветками.

– Он знал! – сказал Гуго, разливая водку.

Штурмфогель поднял рюмку.

– Во‑первых, я рад, что мы познакомимся поближе, – сказал он Хете. – Но главное, я хочу выпить за этого дурака американца, который уже три года живет одной ногой в аду… в общем, чтоб ему повезло. Он очень понравился мне, парни. Ко всему прочему, нужно что‑то предпринять, чтобы его, не дай Бог, не подставить…

Ираклион, 10 февраля 1945. Около б часов утра

За ночь нагнало туман; прибой теперь казался совсем близким: слышно было, как в волнах перекатываются камни. Темень должна была стоять полная, но нет: лучи прожекторов беспорядочно месили туман и море, и по потолку пробегали странные сполохи.

Айове Мерри снова – который раз – приснился чудесный и страшный сон…

…тебе сюда, сказал кто‑то, беги, и он бросился вперед, лед подавался под ногами, но держал, держал! – бесконечный бег над глотающей бездной, но вот и берег, и грохот, отлетающий от обрыва, а потом – ворота в каменной стене, медленно открываются, за ними испуганные лица, Серый рыцарь (шепот многих уст), скорее, скорее… и следующий удар (чей? не помню…) приходится в прочную стену, а его уже ведут под руки, и броня опадает с тела, как кора (с тех деревьев, что сбрасывают кору), он наг, но здесь вода, в воде плавают розы, одни цветки, без стеблей, и две наяды…

Он знал, что больше не уснет. Это просто страх. Ты не сходишь с ума.

В прошлом году он осторожно пытался проконсультироваться у армейского психиатра: сны, которые повторяются из ночи в ночь, – это что? Но психиатр прописал бром и мокрые обтирания, а неофициально посоветовал походить по всяким ночным клубам с номерами: помогает… Тогда они еще стояли в Риме.

С проститутками Айова скучал. Возможно, как и они скучали с ним.

Проклятый Эрвин, подумал Айова. Он открыл окно. Мокрый, соленый, холодный воздух толкнул его в грудь.