– А по мне все одно, что Бирон, что принц Антон! Хрен редьки не слаще! Матушку Елизавету Петровну надобно на трон сажать!

– Верно! Долой немчуру! Виват Лизавета!

– Да ты не ори так! А то «слова и дела» дождешься.

– Сколь терпеть можно? Русские мы али нет?

– И верно!

Снова выпили. И кричать стали громче. Больше в этой компании ничего не опасались. Они готовы были бросить вызов всему Петербургу…

***

Год 1740, октябрь, 21 дня. Санкт-Петербург.

Тайная розыскных дел канцелярия.

Генерал Андрей Ушаков слушал своего секретаря Ивана Топильского. Тот докладывал, что сегодняшние заарестованные людишки лишь небольшая часть тех, кого следовало взять в железа (арестовать).

– Во всех кабаках Петербурга недовольные говорят во весь голос, ваше превосходительство. Всех не перехватаешь.

– И все против Бирона?

– Нет. И против семейства Брауншвейгского говорят. Мол принц Антон давно продался сам и Россию продал. Видать Либман своих людей в город послал говорить против принца Антона.

– Ты говори, да не заговаривайся, – оборвал его генерал. – Ты против кого говоришь! Либман человек регента!

– И что с того? Вы меня спрашиваете, а я отвечаю. Давеча взяли мы человека, а он имя Либмана назвал и грамотку нам показал. Пришлось его отпустить восвояси.

–И верно сделали, что отпустили. А чего говорил сей человек?

– Ругал принца Антона, да принцессу Анну Леопольдовну. И понял я, что Либман своих людишек по городу разослал, дабы они ненависть черни на семейство Брауншвейгское направили. Остерман же своих людей подговорил противу герцога Бирона толпу подзуживать.

– Да зачем сие? – спросил генерал. – Ведь герцог Бирон регент при малолетнем императоре Иване. А принц Антон отец Ивана. Нельзя им нынче ссориться.

– И я так думаю. Но сии немцы, что пауки в банке, ваше превосходительство.

Ушаков задумался. Будущее было непонятным. Сам Андрей Иванович привык, по-своему, честно выполнять свои обязанности и устои власти государственной охранял. Но вот теперь стало непонятно что есть сия власть, а что враждебно сей власти.

Бирон регент империи и правитель России. Но и принц Антон лицо не последнее. И вице-канцлер Остерман.

– Ты меня слушай, Ваня, – обратился Ушаков к Топильскому. – Мы с тобой разбираться в интригах и коньюктурах придворных не станем. Что будет далее одному богу известно.

– Одно могу сказать, Андрей Иваныч, Бирону долго не усидеть.

– Тихо. И здесь уши Либмана и герцога есть. Али на дыбу захотел?

– На кой мне дыба.

– Вот и помалкивай более, Ваня. А людей, особливо офицеров, что за принцессу Елизавету стоят трогать не стоит.

– Отпускать? – спросил Топильский.

– Не отпускать сразу. Коли «слово и дело» кричали то заарестовывать сих людишек стоит. Но затем выпускать их по-тихому, али давать бежать. Вон недавно сержанта семеновского полка Петьку Шувалова взяли. А он ведь при дворе Елизаветы трется. А коли она завтра императрицей станет? Сей сержант в генерала превратится, али в обер-камергера. Вот и кумекай.

– Пережить бы все сие. Устал я от сего, Андрей Иваныч.

– Что делать, Ваня. Время такое…

***

Год 1740, октябрь, 21 дня. Санкт-Петербург.

В доме у Либмана.

Пьетро Мира и Кульковский пришли в дом банкира уже под вечер. Рожи у них были побитые и несло от них перегаром изрядно. Банкир поморщился и прикрыл нос платком надушенным.

– Ох, и несет от вас.