Лодку подхватило течением и, швыряя от куста к кусту, ударяя о подводные корни, поволокло в сторону недалекого и густого ельника. И я ничего не мог поделать с ней. Она не слушалась весла, а когда я попробовал ухватиться за куст черемушника, ее так рвануло, что я тут же разжал пальцы. Через несколько минут меня занесло в такую волнопляску, что я испугался. Думал я, поставит лодку поперек течения, навалит на куст и - поминай как звали! И я бью веслом то справа, то слева, увертываюсь от боковых ударов и чувствую, что изнемогаю. И именно в тот момент, когда я уже начал от отчаяния терять над собой контроль, когда начало даже меркнуть сознание, лодку все же поставило поперек течения и швырнуло боком в прогал между двух развесистых кустов. Я в страхе закрыл глаза: «Все! Прощай, белый свет!» Но вдруг доходит до меня, что лодка шаркает днищем об землю. Открыл глаза и вижу: выбросило лодку за кромку берегового обреза на чистую лужайку и стало медленно разворачивать туда, куда текла уже не беснующаяся вода.
Я едва одумался от пережитого и перечувствованного. Вышел из лодки, довел ее по мелководью до суши, привязал к невысокой елочке, а сам, взяв ружье, словно на ватных ногах вернулся домой и лег в постель.
Пережитый страх перед лицом смерти, который подступал дважды почти в одинаковых условиях - во сне и наяву, - отнял у меня все силы. После этого случая я забыл про охоту, стал бояться воды. И я бы дорого заплатил тому человеку, который бы разъяснил мне, как могла неграмотная цыганка, глядя на меня, грудного, верно предсказать, чего мне всю жизнь следует остерегаться? И хотя из двух чрезвычайных случаев я вышел невредимым, но не ждет ли меня третье, уже роковое испытание, связанное с водой?
Мой отец, Фрол Герасимович, в 1941 году вернулся домой по ранению, но прожил недолго и был похоронен на деревенском кладбище, которое после 1950 года залила вода Братского моря.
КОЛДУН
Шла война, мы, пацаны, боронили колхозное поле. Моя лошадь идет впереди, а Кешки Астапова - сзади. Но поля у нас, в таежной зоне, сами знаете какие. Это сейчас все тракторами повыкорчевали, а тогда - пень на пеньке, корень на корне. У меня даже спина устала нагибаться да отцеплять борону. И тут Кешка мне говорит:
- Давай я впереди пойду, а то из-за частых остановок мы и норму сегодня не выполним.
Мы поменялись местами, и дело впрямь пошло лучше. Вот Кешка ведет коня мимо огромного листвяжного пня, от которого восемь длиннющих корней, как щупальца осьминога, во все стороны раскинулись, а сам все оглядывается на борону. Та идет покачиваясь, переваливаясь на неровностях пахоты и проходит благополучно. Я обхожу этот же пень с правой стороны - и тут же остановка. Кешка смеется:
- А вот если бы я посмотрел на твою борону, она бы не зацепилась.
- Не трепись!
Мы заспорили. И тогда товарищ развернул своего коня и проехал по моему следу, как по гладкому столу. Моя же борона вцепилась в какой-то отросток аж тремя зубцами.
Короче, подзадержались мы подле того пенька, раз по пять проехали по одному и тому же месту, причем он - чисто, а я…
Этот пример вроде бы пустяк. Можно сказать, ну просто везло ему, но вот еще несколько примеров.
Валили мы с ним сосну. И хотя подпил был сделан по всем правилам, она своей вершиной вдруг направилась на густую ель, что стояла в восьми шагах и снять ее с которой было бы невозможно… Я с ужасом смотрю, что сейчас погибнет напрасно затраченный нами труд, и слышу вроде как накалившийся вдруг голос:
- Но, но! Не вздумай на ель навалиться!
И сосна послушалась. Она дрогнула кроной, повернулась на пеньке каким-то немыслимым образом и, крутнувшись, упала рядом с елью. |