И наконец, проходная, где наши опричники разбирались с посетителями по-настоящему.

Пропускной системе на входе в офис Синдиката могли позавидовать любой банк, любое посольство, любой секретный военный объект.

Однажды я купила новую шляпу, и меня не пускали битых полчаса.

Я бесновалась, кричала в переговорное устройство:

— Шая, ты что, не видишь, что это я?!

— Повернись, — отвечал он, сверяя мой профиль в новой шляпе с моей служебной фотографией.

А уж постороннего, желающего проникнуть в детский садик, разоблачали до положения риз, до ничтожной запятой в биографии, до последней жилочки души, до кальсон, до несвежих носков, до геморроя.

После проверки в деревянной избушке посетители мужского пола выходили во двор с ремнями в руках — металлические пряжки звенели в подкове магнита, — и если б не растерянное выражение лица, можно было бы подумать, что они сейчас выпорют любого, кто под руку подвернется.

Наши бдительные стражи прощупывали швы на белье, невзирая на лица в самом буквальном смысле этого слова.

На лица вообще не взирали, взирали в заполненный секретарем департамента бланк заявки на пропуск посетителя… Там значился ряд умопомрачительных пунктов:

«Имя, фамилия, профессия посетителя».

«Кто инициатор встречи?»

«Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились?»

«Причины, заставившие вас назначить встречу данному господину (же)».

«Прошу освободить от проверки» (это означало просто вытрясти из несчастного душу).

«Не прошу освободить от проверки» (означало провернуть его на фарш).

Но этого обычно бывало недостаточно.

Сначала звонил Шая.

— Дина, — спрашивал он после сердечных приветствий. — Ко мне поступила от тебя заявка на некоего Шапиро, на двенадцать тридцать. Кто он?

— Старый еврей, — не моргнув глазом, отвечала я.

— Ты знакома с ним?

— Конечно, — легко говорила я. — Много лет.

— Зачем он приходит?

— Потолковать о политике. — (Самое интересное, что этим обычно и завершался любой визит кого бы то ни было.)

— Ладно, — отвечал Шая приветливо, и вешал трубку.

Но минут через десять ко мне поднимался его подчиненный Эдмон, юный израильский маугли, мерзнущий в этом ужасном климате… Начинался второй тур переговоров.

— Дина, вот этот Шапиро, — неторопливо заводил Эдмон. — Сколько лет ты его знаешь?

— Пятьдесят, — говорила я.

— А чем он занимается?

— Не помню. Шьет наволочки! — как всегда, я заводилась с пол-оборота. — Вот он явится, и ты разберешься. У тебя будет возможность заглянуть в его несвежие кальсоны.

Являлся Шапиро, который оказывался второкурсником исторического факультета РГГУ. И стоя босыми ногами на резиновом коврике, поддерживая брюки, он закладывал меня с первой же минуты: испуганно и подобострастно сообщал, что не видел меня ни разу в жизни, что сам просил о встрече, что ему от меня нужны деньги на проект возрождения письменности хазар, или еще какой-нибудь глупости в этом роде. В результате подлый щенок нарывался на настоящий обыск со сдергиванием шкуры, а меня ждала суровая проработка Шаи.

Сейчас взрослые дяди и тети, собравшиеся вкруг стола, тоже играли в какую-то игру, правил которой я еще не научилась понимать.

На первой же перекличке синдиков Клавдий, только вступивший в должность, произнес знаменательную и глубоко тронувшую меня речь:

— …Только не стройте из себя важных шишек, ребята… — сказал он.