|
Знала бы мать Альки, как трудно было нырять! У всех трёх буёв нырял по многу раз, едва-едва добирался до дна и лихорадочно оглядывал гальку, рылся руками в иле и водорослях, и потом, почти теряя сознание, пробкой выскакивал наверх… И так два дня, два дня подряд! Дома почти не был, некогда было даже кур покормить. Исхудал он за эти два дня — ещё больше выступили рёбра, лицо заострилось — одни кости да кожа. Это кольцо он не увидел, увидеть его было невозможно, а нашёл на ощупь, в водорослях. Сердце заколотилось от счастья — урра! Теперь у него наверняка будет велосипед, и можно купить не самый дешёвый, а навести справки и выбрать получше и специально съездить за ним в Феодосию или даже в Симферополь! О своей находке Макарка решил никому не говорить. Кое-что о таких находках он знал; помнил разговор буфетчика турбазы с дежурной по пляжу; та нашла золотую серьгу и спрашивала, полагается ли ей что-нибудь от её владельца. Буфетчик ответил, что по закону ей полагается не то половина, не то четверть стоимости потерянной вещи, но некоторые не возвращают находку, а сбывают куда-то за полную стоимость и все денежки кладут в свой карман.
Макарка не знал, как поступила дежурная по пляжу, но он никогда бы не сбыл это кольцо на сторону, потому что так делать стыдно, а ещё и потому, что на бумажке, прикреплённой к стволу акации, твёрдым, аккуратным, округлым почерком была выведена цифра «100». Половину мамке — всё-таки жаль её, хотя и кричит на него, и дерётся, и грозится сдать в детдом, а половину — себе. Алькина мать так обрадовалась — не ожидал! — и через несколько минут вышла из столовой. Пока они шли вдвоём к их корпусу, она всё время нахваливала его и даже гладила по спутанным, жёстким от морской соли волосам. Привела в комнату, где был шкаф с одеждой, широко распахнула створки и, показав на Алькины и Ромкины майки, тенниски и трусы, сказала: «Выбирай, мой мальчик, ничего не жалко для тебя!» Макарка смутился и сник. Тогда она сорвала с плечиков белую майку с короткими рукавами и с каким-то изображённым на груди поющим — рот раскрыт — парнем с орлиным носом и волосами ниже плеч и сказала: «Нравится? Носи, пожалуйста, на здоровье… Я век не забуду тебя». Он взял майку и побежал. Его душили слёзы, он хотел выбросить эту тряпку, разорвать на клочки, но это было бы глупо: всё-таки вещь, лучше, чем ничего. Только теперь он будет поумней: и раньше он недолюбливал этих приезжих, а сейчас… Обманщики, хитрые и нечестные люди! Обещают и пишут на листке одно, а делают совсем другое! Дурак он, что принёс кольцо сам, надо было послать какого-нибудь взрослого — всё отдала бы, выложилась бы, как обещала в объявлении! И чтобы мамка не подумала, что он где-то стащил эту майку, он спрятал её на дно нижнего ящика в старом комодике. …Макарка толкнул ногой ядовито-голубую калитку, за которой жил Герка. Тот был выше его на две головы и старше года на четыре, но Макарка не привык церемониться со старшими, особенно сегодня. После такой неудачи с этим кольцом. — За долгом пришёл. Отдавай… Ну? — Сегодня не могу… — затянул Герка, явно хитря, что-то придумывая и выгадывая время. — Не лезь с ножом к горлу, отдам через два-три дня, получу долг и отдам, даже с процентами. — Смотри, не отдай! — Макарка хлопнул калиткой и очутился на набережной. Он снова подумал о золотом кольце и опять до смерти расстроился. Все его планы так неожиданно рухнули. Где же теперь разжиться деньгами? Кое-кто из местных понемногу приворовывал: то утащит книгу с лотка рассеянного продавца, то яблоко или грушу покрупней, огурец, баночку с мёдом, на рынке — гранат, дыньку, гроздь винограда, и чаще всего — из спортивного интереса. В карманы лазить боялись. Но если какой-нибудь легкомысленный курортник раздевался на пляже и уходил в далёкий заплыв, кое-кто, оглядываясь, лихорадочно шарил по карманам и нередко становился владельцем мелочи, нескольких скомканных рублей или ручных часов… Часы — это если очень повезёт! Макарка никогда не пробовал воровать. |
